Георгий Яковлев - Никита Изотов

Прибегал домой Никифор, с юношеским пылом говорил: «Скоро мы их наладим, получат хорошего пинка все буржуи». Мать пугалась, просила: «Сынок, рано тебе политикой заниматься». Но Никифор, наскоро поев, приглаживал русые вихры, смеялся, говорил, что он человек рабочий, а не гимназистик, ему бы вот только оружие добыть. И однажды, получив в рабочем совете фабрики доппаек в виде двух буханок ржаного хлеба, положил их аккуратно в холщовую сумку и отправился на рынок.

Нырнув в людскую пестроту, парнишка растерялся от гомона. Торговали с рук шалями и сапогами, пиджаками и слесарным инструментом, прямо на земле стояли самовары, чайники, лежал всякий хлам — замки, топорища, старые шахтерские чуни. Никифор заприметил старика в линялой ситцевой косоворотке, который держал в руках ружье. Эхма, вот это ему и надо. Подошел, схватил крепко за ствол, проявляя свое нетерпение, радостно спросил о цене. Старик молча отвел руку парнишки, покачал головой: нет, мол, не дорос еще. «Да с брикетной я, Изотов, — загорячился Никифор. — Понимаешь, Совет нас призвал вооружаться. Понимаешь? Вот, гляди, — он торопливо доставал из сумки буханки, частил: — Бери, бери, заработанное — не украл. Рабочий я, понимаешь».

Старик поглядел на хлеб, помягчел: «А ты знаешь, что купляешь? Это, сынок, берданка, боевое оружие, в армии двадцать лет служила, покуда трехлинейку не ввели… Ладно, раз для народного дела, бери. Патронов маловато, семь штук всего, ну да разживешься…»

Пришел домой счастливый Никифор, достал тряпочку, керосином смочил, терпеливо оттер ржу со ствола, приладился, навел мушку на икону. «Да ты в своем уме, — напустилась мать. — Он же тебя покарать может». — «В нашем фабричном Совете Христа не избирали», — хохотнул сын. И мать поняла, что ее маленький Никиша вступил в иную, непонятную ей жизнь, полную неожиданных опасностей; закрестилась, приговаривая. «Спаси его, Христос, и помилуй, неразумный еще..» Махнул рукой сын, выскочил на улицу. Надо ведь с дружками поделиться радостью: берданка теперь у него!

Обстановка в России накалялась все больше. В Мариинском дворце беспрерывно заседало Временное правительство. После того как министр иностранных дел Милюков разослал союзным державам ноту, в которой подтвердил все обязательства царского правительства «продолжать войну до победы», стало ясно: новая борьба в стране неизбежна. С 26 июля по 3 августа в Петрограде работал VI съезд партии. «В настоящее время мирное развитие и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны, ибо власть уже перешла на деле в руки контрреволюционной буржуазии», — говорилось в резолюции съезда «О политическом положении».

Для большевиков не было неожиданностью, что генерал Корнилов, назначенный Временным правительством в июле 1917 года Верховным главнокомандующим, в конце августа поднял мятеж и двинул на Петроград 3-й конный корпус. И хотя мятежный генерал, ярый монархист, провозгласил, что упрячет за решетку «временных прихвостней», имея в виду правительство Керенского, на самом деле он готовил кровавую расправу с революционно настроенными рабочими. Владимир Ильич Ленин разгадал тактику опасного противника революции, он призвал партию поднять массы против Корнилова, не ослабляя борьбы с Временным правительством. Формировались и уходили на фронт отряды Красной гвардии. Корнилов был арестован, попытка расправиться с революцией провалилась. «Погибнуть или на всех парах устремиться вперед. Так поставлен вопрос историей», — указывал В.И. Ленин в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться».

В канун революции в Горловку приехал Григорий Иванович Петровский. Он собрал большевиков, предложил: «Медлить нельзя. Временное правительство вот-вот падет. Надо брать власть в свои руки». Под его руководством был создан военно-революционный комитет Горловско-Щербиновского района. На шахтах теперь дежурили вооруженные рабочие посты. Горные администраторы давно сбежали в Харьков, и фактически рудниками руководили профсоюзные комитеты.

Остановилась брикетная фабрика, и Никифор Изотов со вздохом облегчения перешел работать на конный двор Первого рудника. В эти дни в Горловку и пришло известие: в Петрограде рабочие взяли власть, Керенский бежал. Призывно гудели трубы рудничных и заводских котелен, в поселке заалели красные флаги, возле контор шахт собирались принаряженные горняки.

Но вскоре из Юзовки приехали гонцы с тревожными вестями. По приказу атамана Каледина на Дон через Донбасс возвращались с фронта казачьи полки. Горловский ревком стал срочно создавать рабочие дружины. В одну из них, которой командовал большевик Красненко, попросился Никифор. Командир критически глянул на берданку в руках парня, пошутил: «Жаль, что ствол не кривой». — «Это почему?» — не понял Никифор. «Удобно из-за угла стрелять, — отозвался Красненко. — Ладно, повоюем и с берданками, а боевое оружие в сражениях добывать будем». Обиделся Никифор, но смолчал.

Шли недели, не прекращались бои. Горловка несколько раз переходила из рук в руки — то казаки или верные прежней власти солдаты наступали, то сочувствующие большевикам части и дружинники вновь захватывали поселок. Кольцо вокруг Донбасса сжималось все теснее. С запада наступала немецкая армия, с Дона подходили казаки. К угольному краю двигались и «гайдамаки» Петлюры, опереточно-громко выкликавшие «самостийность ридной Украины».

В Киеве германское командование передало всю полноту власти гетману генералу Скоропадскому, оно же помогало оружием и частям донского атамана генерала Краснова, который заменил застрелившегося Каледина. Помещики и промышленники радостно встречали «освободителей» в касках, с непривычными кинжалами на винтовках. Никто не вспоминал, как всего несколько месяцев назад эти же толстосумы призывали солдат бороться с Германией до победного конца, освобождать отечество. «А отечество у богатых там, где их капиталы», — разъяснял обстановку Изотову немолодой уже горняк с Первого рудника Гавриил Денисенко.

В последнем бою за Горловку Никифору не удалось отойти с отрядом. С ненавистью смотрел шестнадцатилетний рабочий парнишка на сытых немецких коней с коротко обрезанными хвостами, на солдат в серо-зеленых куцых мундирах, и чуть поодаль на ярко-синие жупаны гайдамаков. Кто их звал на донецкую землю, кто позволил издеваться над людьми? Жестокие расправы шли по Горловке — аресты, расстрелы, шомпола… Забрался Никифор на конный двор, где недавно работал, взял гвоздь и молоток и обезножил гайдамацких коней, чтобы врагам не на чем тикать было: попортил суставы, хотя до слез жалко было животных. «Ничего, вылечим, сами на них ездить потом будем», — утешал он себя.