Мимолетные видения незнакомой Японии - Лафкадио Хирн
Некоторые из них трогательны, все без исключения интересны, а отдельные положительно красивы.
Приличное количество из них имеют нимбы. Многие стоят на коленях, сложив руки, совсем как фигуры святых в христианском искусстве. Другие, с цветками лотоса в руках, словно спят и видят медитативные сны. Одна из фигур сидит на свернутом кольцами огромном змее. Еще одна с прической, напоминающей тиару, имеет шесть рук – одна пара сложена в молитве, остальные вытянуты и держат различные предметы. Эта статуя стоит на повергнутом демоне, сидящем на корточках с опущенным лицом. Очередная фигура вырезана в виде рельефа и обладает огромным количеством рук. Первая пара – со сложенными вместе ладонями, а из-за плечевой линии во все стороны неясно выступают множество рук, воздушных, духовных, сжимающих всякого рода предметы, как видно, в ответ на вознесенные молитвы, символизирующие, вероятно, всемогущество любви. Это один из образов Каннон, доброй богини милосердия, отвергшей покой нирваны ради спасения человеческих душ, которую чаще всего изображают в образе прекрасной молодой женщины. Перед нами образ Сэндзю-Каннон (Каннон Тысячерукой). Неподалеку расположена большая плита, в верхней части которой высечен рельефный образ Будды, медитирующего над лотосом. Внизу вырезаны три маленькие причудливые фигурки обезьян: одна закрывает руками глаза, другая – уши, третья – рот.
– Что они символизируют? – спрашиваю я.
Мой друг отвечает, повторяя жесты каждой из обезьян:
– Не вижу плохого, не слышу плохого, не говорю плохое.
Наконец, после пространных расспросов и уточнений, я начинаю различать некоторых богов в лицо. Фигура, сидящая на лотосе с мечом в руке в окружении колеблющегося пламени, – это Фудо, Будда Неподвижный, Будда Неизменный. Меч символизирует ум, огонь – силу. Вот медитирующий Будда со связкой веревок, сдерживающих страсти и желания. Вот дремлющий Будда с невероятно мягким выражением на японском, почти детском лице – глаза закрыты, рука подпирает щеку. Нирвана. А вот прекрасная фигура девы, стоящая на цветке лилии. Это Каннон, японская мадонна. Еще одна сидящая фигура держит в одной руке вазу, подняв вторую в назидательном жесте, – Якуси, Будда-Лекарь, врачеватель душ.
Я также вижу фигуры животных. Олень из легенд о рождении Будды, изящно высеченный из белоснежного камня, стоит на вершине торо, молельного фонаря. На одной из могил я замечаю превосходно выбитое изображение рыбы или скорее даже прообраза рыбы, которой в духовных целях придана художественная гротескность. Она похожа на дельфина из греческого искусства и украшает верхушку памятной колонны. Широкие разинутые челюсти с острыми зубами. Рыба покоится на каменном надгробии с именем усопшего. Спинной плавник и хвост стилизованы до совершенства. «Это мокугё», – говорит Акира. Это тот самый буддийский символ, что и полый деревянный предмет, покрытый алым и золотым лаком, по которому монахи бьют обернутым тканью молоточком, декламируя сутру. Наконец, я замечаю группу сидящих животных мифической породы с гибкими фигурами, как у борзых. «Кицунэ, – говорит Акира, – лисицы». Узнав их назначение, я действительно признаю в них лисиц, стилизованных и невероятно изящных. Они высечены из серого камня. Продолговатые, узкие, зловещие, сверкающие глаза, зубы оскалены. Странные, очень странные создания, слуги богини рисовых полей Инари. И пришли они не из буддийской иконографии, а из синтоизма.
На этих могилах нет надписей, похожих на западные эпитафии, – одни лишь имена членов клана, покойников и их родственников, да еще скульптурный герб, обычно в виде цветка. Все надписи на сотоба на санскрите.
Чуть дальше я нахожу новые статуи Дзидзо – одиночные изваяния на усыпальницах. Одно из них столь очаровательно, что не хочется уходить. Лик Дзидзо добрее, чем у Христа на любой иконе. Изваянный в белом камне приятель покойных детей сам напоминает прекрасного мальчика с грациозно полуопущенными веками и лицом, которому улыбка придает райское выражение. Только буддийское искусство способно изобразить улыбку, исполненную такой бесконечной любви и высочайшей доброты. Лицо Дзидзо воистину настолько прекрасно, что в просторечии люди называют симпатичных людей «Дзидзо-као» – лицо, как у Дзидзо.
Часть 6
Мы выходим на окраину кладбища и большой рощи.
Какое ласковое солнце, какой ясный день, полный душевной благодати, открываются за деревьями! Небо в тропиках всегда казалось мне настолько низким, что, кажется, протяни руку с крыши дома и окунешь пальцы в теплую жидкую синеву. Но здешнее небо намного мягче, бледнее и выгибается таким высоким куполом, словно рассчитано для намного большей планеты. Даже облака и те не облака вовсе, а мечты об облаках, настолько они зыбки. Это призраки облаков, прозрачные видения, иллюзии.
Я вдруг замечаю стоящего рядом ребенка, маленькую девочку, вопросительно изучающую мое лицо. Она подошла так тихо, что щебет птиц и шелест листвы скрыли звук ее шагов. На ней грубая японская одежда, но ее глаза и свободно ниспадающие светлые волосы явно не японские. Васильковыми глазками на меня смотрит призрак другого народа, возможно, моего собственного. Странное место для игр ты себе выбрала, дитя мое. Не кажутся ли все эти фигуры твоей маленькой душе странными и чуждыми? Да нет, похоже, странным в твоих глазах выгляжу только я. Ты, как видно, не знала свою другую половину и мир твоего отца.
Полукровка, бедная и красивая, в чужом порту. Не лучше было бы тебе играть с мертвыми детьми, дитя мое? Не лучше ли блеска этого мягкого голубого света неведомая тьма? Там о тебе позаботился бы добрый Дзидзо, спрятал бы тебя в своих широких рукавах, оберегал бы тебя от демонов, играл бы с тобой в сумраке. А это твоя брошенная мать? Просит милостыню, с терпеливой японской улыбкой молча указывая на твою красоту? Не лучше было бы ей класть камешки на колени милого бога, чтобы ее дочь обрела покой?
Часть 7
– Ох, Акира! Вы должны больше рассказать мне о Дзидзо и призраках детей в Сай-но Каваре.
– Я не могу рассказать больше, – отвечает улыбкой Акира на мое любопытство, – но, если вы поедете со мной в Кубояму, я покажу вам в одном из местных храмов изображения Сай-но Кавары, Дзидзо и Суда над душами.
Мы отправляемся на двух рикшах в храм Ринко-дзи в Кубояме. Рикши резво пробегают милю по пестрым узким японским улочкам, затем полмили по живописным пригородным дорогам в обрамлении садов. За подстриженными живыми изгородями прячутся легкие, грациозные, словно сплетенные из лозы, домики. Затем, покинув коляски, мы пешком поднимаемся по зеленым холмам, пересекая участок с полями и фермами. После долгой ходьбы под палящим солнцем мы попадаем в деревню, почти целиком состоящую из храмов и жертвенников.
Святое место – три здания,
