Майкл Бар-Зохар - Бен Гурион

Грин работает не только на ферме, расположенной на самой вершине холма, но и в самой деревне, у бывшего шорника, выходца из России. В Петах-Тикве он мечтал «услышать песнь пахаря», а здесь сам стал им. Он писал отцу:

«Держась за рукоять, с острой палкой в руке я шагаю за плугом и смотрю, как переворачиваются и раскалываются комья черной земли, а быки медленным и размеренным шагом важных персон все идут и идут вперед. Это время раздумий и мечтаний — да и как можно не мечтать, возделывая почву земли Израилевой и видя, как вокруг тебя другие евреи также обрабатывают свою землю? И разве не воплощение мечты сама эта взрыхленная почва, которая предстает перед тобой во всем своем таинстве и великолепии?».

Здесь, в Сежере, он проживет свои самые счастливые годы. Его романтический дух, яркие описания свидетельствуют о выбранном способе самовыражения, о даре убеждения, о душе, озаренной огнем сионизма. Легко догадаться, что молодой Грин отдаляется от товарищей, его исключительные личностные качества скрыты под панцирем робости, и он стремится к одиночеству, которое и возникает время от времени — то как следствие его выступления на конгрессе партии, то после лекции на иврите, которую он читает фермерам Сежеры, или жаркой дискуссии на региональной ассамблее «Общества еврейских трудящихся Галилеи», где он отстаивает свои позиции. Он надолго замыкается в себе и ночи напролет просиживает на гумне один. Жители Сежеры не знают, нравится ли ему работа на земле и чем он занимается длинными зимними вечерами. По правде говоря, он не входит в число лучших земледельцев колонии, а о его страсти к чтению ходят бесчисленные анекдоты. Так, например, рассказывают, что однажды, увлекшись газетой, он шел за быками. Дочитав до конца, он поднял голову и замер: их не было, потому что, продолжая свое размеренное шествие, быки дошли до соседнего участка, а он и не заметил этого. Сежерские рабочие понимали, что, в отличие от них, Давид не намерен всю жизнь работать на земле. Он чувствовал себя «способным делать что-то более важное, чем шагать следом за быками», но о своих планах не говорил никому.

В Сежере его «добровольно-вынужденное» одиночество усиливается: любимая девушка далеко, друзей рядом нет — самый близкий из всех, Шломо Земах, почти сразу уехал. За эти годы Давид Грин познает вкус горьких плодов одиночества — неизбежного удела всех государственных деятелей. Когда бремя становится непосильным, он пишет отцу и семье письмо, полное пронзительной ностальгии:

«Сколько раз, пользуясь случаем, я шел один, глядя на звезды, и сердце мое было с вами… Теперь она моя, эта таинственная земля, совсем рядом, а мое разбитое сердце в смятении и тоске по чужой земле [Польше], над которой нависает тень смерти… Как вышедший из тюрьмы узник я гуляю на воле, а ноги сами несут меня к стенам узилища, где остались мои друзья..».

Волею обстоятельств Давид получает возможность снова повидать свою «тюрьму». В конце 1908 года его должны призвать на службу в русскую армию. Чтобы отцу не пришлось платить штраф в размере 300 рублей за его неявку, он решает вернуться в Плоньск. Виктор Грин посылает ему 35 рублей на дорогу и 40 рублей на погашение многочисленных долгов. В начале осени Давид садится на пароход и вскоре уже обнимает свою семью. Наутро он приходит на призывной пункт, приносит клятву верности царю и вступает в ряды русской армии, откуда спешит дезертировать и, перейдя немецкую границу с фальшивыми документами, в конце декабря прибывает в Палестину.

Несколько недель он работает на берегу Тивериадского озера, в поселке Киннерет, который возник во время его пребывания в Европе. Оттуда он отправляется на юг, в поселок Менахамия, где остается какое-то время, пока его не охватывает тоска по Сежере — единственном месте, где он чувствует себя дома. Из всех еврейских поселений Сежера первой реализовала «Победу труда» и создала собственные средства обороны. На всей территории Палестины еврейские колонии охранялись не евреями. О создании «еврейской обороны» молодые первопроходцы мечтали так же, как о «еврейском труде». Оборона Сежеры и стоящей на вершине холма фермы была поручена сиркасийцам, чьи смелость и жестокость держали на расстоянии арабских мародеров.

Зависимость от каких-то вооруженных наемников Грин считал крайне неосторожным поступком и уже неоднократно пытался убедить жителей Сежеры в правильности своей точки зрения. Однажды рабочие обратились к руководителю колонии, некоему Краузе, с предложением взять на себя охрану фермы, однако видя, что их сионистские аргументы его не убеждают, решили пойти на хитрость. Зная, что каждую ночь охранник-сиркасиец покидает свой пост, предпочитая проводить время в ближайшей арабской деревне, они выкрали чистокровного коня Краузе и объявили о его пропаже. Напрасно Краузе дул в свой свисток, предупреждая сиркасийца о краже. Назавтра на охране фермы стоял колонист-еврей.

Зимой поселенцы добились нового успеха: застав на месте преступления охранника, который неоднократно крал то, что должен был охранять, они добились его увольнения и создали новую службу охраны поселка из числа еврейских рабочих. Одним из первых, кто взял на себя эту обязанность, был Давид Грин.

Теперь поселенцы могли утверждать, что завоевали уважение руководителей колонии и фермеров. Они вновь настаивают на всеобщем вооружении, и Краузе, наконец, соглашается. Из Хайфы приходит повозка с ружьями, раздача которых вызывает у рабочих детский восторг. Вот как описывает эту сцену Давид Грин:

«Общий зал караван-сарая, где жили большинство рабочих, похож на бандитский притон. Попавший туда ночной гость увидел бы двадцать молодых людей, сидящих на кровати и манипулирующих оружием: один чистит ствол, другой заряжает и разряжает ружье, третий заполняет патронташ. Они сравнивают винтовки, обсуждают их достоинства и недостатки; то вешают их на стену, то снимают, берут на плечо и так все время, пока не гаснет свет».

Первый серьезный инцидент случается на Песах 1909 года. Глубокой ночью, в самый разгар праздника, послышались выстрелы, а вскоре в дверном проеме возник дрожащий молодой человек, который срывающимся от волнения голосом поведал о том, как он с двумя товарищами из Хайфы был атакован тремя вооруженными арабами. Нападавшие избили погонщика мулов и пытались угнать животных. Во время схватки один из евреев выхватил револьвер и выстрелил в нападавших, ранив одного из них. Несколько молодых жителей поселка тут же покидают праздник и отправляются на место схватки. Поскольку дело было в пустынном месте, на обочине дороги еще виднеются следы крови. Когда вернувшиеся следопыты рассказали обо всем жителям Сежеры, в зале воцарилась мертвая тишина. Все были наслышаны о законах арабской кровной мести: если раненый умирает, то все члены племени в течение семи дней занимаются грабежом, заставляя обидчика платить кровью за кровь. «С этой минуты, — пишет Грин, — мы знали, что один из нас будет убит. Оставалось только выяснить, кто именно».