Фрау Томас Манн: Роман-биография - Инге Йенс
В одном из исследований содержатся ничем не подтвержденные сведения о том, что однажды студентка, «дав волю своему темпераменту, разбивает вдребезги стеклянные приборы в лаборатории Рентгена только потому, что хотела выйти замуж за Оскара Перрона», и якобы исключительно из-за него она и занималась математикой и физикой. Быть может, поводом к этой молве послужила небрежность Кати Прингсхайм во время занятий в лаборатории Рентгена, о чем фрау Томас Манн вспоминает в «Мемуарах»: как-то она нечаянно уронила на пол дорогостоящий стеклянный прибор. К тому же неизвестно, был ли Оскар Перрон ее соучеником именно в это время.
Последним в ряду упомянутых обожателей Кати Прингсхайм, имевших серьезные намерения, был — не больше не меньше — бесстрашный критик, гроза литераторов Альфред Керр[32], впервые увидевший девушку в Банзине, где семья Прингсхайм много лет подряд проводила летние каникулы и куда вместе с прислугой приехали близнецы, в то время как трое старших братьев отправились с родителями в путешествие на велосипедах. Очевидно, о весьма настойчивых и целенаправленных ухаживаниях Керра говорится в письме Хедвиг Прингсхайм от 4 декабря 1902 года, адресованном ее другу Максимилиану Хардену: «Как Вы думаете, почему Керр подарил моему Клаусу свою книжонку о Зудерманне[33] с самым дружеским посвящением? Он подбивается к тюфяку Клаусу, а метит при этом в дурочку Катю. Как Вам нравится Керр в роли моего зятя?» Поскольку мнение Хардена было ей заранее известно (этот господин — сущая «обезьяна»), позиция родителей не требует комментариев. Отвергнутые домогательства Керра, как известно, имеют свои следы в истории литературы. Во всяком случае, оба семейства — Манн и Прингсхайм — твердо убеждены в том, что недоброжелательная критика драмы Томаса Манна «Фьоренца», а также стихотворная эпиграмма Керра «Томас Боденбрух»[34] впрямую связаны с крушением его надежд на женитьбу на Кате.
Равнодушие дамы сердца к своим миннезингерам еще раз доказывает, что во время учебы Катарина Прингсхайм не стремилась связать себя узами брака. Так что же должно было произойти, чтобы она изменила свои намерения?
На этот вопрос невозможно дать вполне определенный ответ: «Случиться должно было только так и не иначе». Однако есть свидетельства, с помощью которых, пусть даже приближенно, можно восстановить картину событий 1904 года.
Объявился некий молодой человек, намеревавшийся пополнить ряды знаменитостей города; это был писатель, сочинитель нескольких новелл, изданных Самуэлем Фишером, и автор получившего высокую оценку романа «Будденброки», тираж которого, не в последнюю очередь благодаря опубликованным в периодической печати хвалебным отзывам друзей писателя, пусть даже и по его настоятельной просьбе, возрастал с каждой неделей.
Томас Манн — таково имя подающего большие надежды поэта — был мастером изощренных акций, касающихся не только способов продвижения собственных сочинений, но и стратегии в решении «самого большого, жизненно важного дела», к чему он приступил не мешкая, едва Катя Прингсхайм попала в поле его зрения, и он добивался результата с завидным упорством и настойчивостью. (Неужели он тогда даже не догадывался, что очень давно знал эту девушку? Она взирала на него с одной из многочисленных копий картин Каульбаха, которые были прикреплены кнопками к стене над его конторкой в Любеке. Картина называлась «Пьеро»),
Прощай, Швабия! Конец распутной жизни! Таково было решение стратега, который, вопреки стараниям, никогда не ощущал себя в Богемии по-настоящему своим. Он отказывается от славы «хорошего мальчика», каким его представил художник Пауль Эренберг[35]. Приобщаясь к обществу знатных горожан, он должен следовать его непреложным правилам: брак, порядок, надежность, достоинство. Как скрупулезно и с большим количеством цитат описано в биографических сочинениях о Томасе Манне, составленных Петером Мендельсоном, Клаусом Харпрехтом и Херманом Курцке, в период между 1903 и 1905 годом произошла грандиозная перемена в его поведении: он вновь увлекся ролью принца, как некогда в далеком детстве, когда замкнутый, необщительный мальчик уносился мечтами в сказочную, необыкновенную жизнь. Спутники-мужчины его былой лихой жизни должны были уступить место принцессе. Настал конец изматывающим отношениям с Паулем Эренбергом, исполненным «непередаваемо чистого счастья», равно как и сентиментальной фанатичной преданности плохим стихам. Происходит «смена вех», и к новой жизни он движется все стремительнее, без оглядки, «прямо-таки безрассудно», как позднее охарактеризовала этот период Катя.
Катя Прингсхайм попалась в сети образумившегося гения, который, как он сам выразился в письме брату Генриху, проявил совершенно «невероятную активность». Созерцая ее издали, он тщательно готовил интригу — нечаянную встречу в салоне Бернштайнов[36], где, в отличие от вечеров в доме Прингсхаймов, литература почиталась наравне с музыкой.
Эльза Бернштайн была известной писательницей и свои драмы издавала у Фишера под псевдонимом Эрнст Росмер, подчеркивая тем самым свое восхищение Ибсеном: в двадцатые годы ее драмы ставились на многих театральных сценах страны. По ее пьесе «Королевские дети» Энгельберт Хумпердинк[37] сочинил одноименную оперу. Муж Эльзы, Макс Бернштайн, был, пожалуй, самой заметной фигурой на мюнхенской культурной сцене: незаменимый защитник на крупных скандальных процессах (Ойленбург против Максимилиана Хардена, афера Ленбаха), сочинитель водевилей, художественный критик, преимущественно театральный; его рецензии, в особенности на ибсеновскую «Нору», превозносят тип женщины, какой мог бы доставить радость Хедвиг Дом: «Если снизить те высокие критерии, которые Ибсен предъявлял к этой женщине [Норе], то извратится истинный смысл его произведения».
Значение бернштайновского салона оставалось неизменным для культурной жизни Мюнхена — это подтверждают и «Дневники за 1918–1921 годы» Томаса Манна — вплоть до начала двадцатых годов (Бернштайн умер в 1925 году). Сколько же знаменитых гостей побывало там! Какие événements[38] и увлекательные разговоры! «Чай, веселье, музыка, танцы». Сюда приходят Вальтеры, Пфитцнеры, Гульбранссоны, вдовы знаменитых мужей дискутируют «о международном положении и большевизме», Макс Вебер, имеющий репутацию отменно искусного и бойкого оратора, опровергает тезисы Шпенглера, а дочь Бернштайнов Ева празднует свадьбу с Клаусом, третьим сыном Герхарта Гауптмана.
Да, Мюнхен блистал при республиканском режиме точно так же, как и при короле… во всяком случае, в больших салонах. В одном из таких салонов в 1928 году — уже после смерти хозяина салона Бернштайна — в присутствии блестящего общества дебютировал юный поэт Эрнст Пенцольдт[39]: «Томас Манн с супругой, старики Прингсхаймы, профессор Онкен […], Понтен, Клабунд и многие, многие другие один за другим поднимались по ступенькам круглой парадной лестницы, типичной для виллы,
