Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

— Я надеюсь… Но сказать точно я бы не решилась, — Майко вздохнула.

Лермонтов приободрился.

— Вот видите. Надо взвесить все «про» и «контра»[22]. Утро вечера мудренее. Сможем мы увидеться завтра наедине?

— Приходите в беседку после обеда. Здесь принят послеобеденный отдых, все ложатся спать, дом пустеет. Если я не смогу вырваться, напишите записку, положите вот сюда под камушек — я приду и прочту.

— Хорошо. Так и сделаю. — Он опять сжал ее ладони. — Милая Майко…

Михаил прошептал взволнованно:

— Вы мне очень нравитесь. Я вам тоже?

— Да, очень. Эта ваша драма… Я слушала с замиранием сердца. И сказала себе: этому человеку можно посвятить жизнь.

Лермонтов наклонился, прижался губами к ее губам, трепетным, прохладным, ощутил запах миндаля. Внезапно ему действительно захотелось стать супругом княжны Орбелиани, провести медовый месяц в Тарханах, а затем снять квартиру в Петербурге. Или в Москве. Быть отцом семейства. Мальчика назвать Юрием. Девочку — Марией. А другую — Елизаветой, в честь бабушки…

Выскользнув из рук Михаила, собеседница прошептала:

— Все. Прощайте до завтра. Я уйду первой. — И она растаяла в темноте, словно призрак.

Уж не сон ли это был? Не наваждение ли?

Лермонтов присел на скамейку в беседке. Расстегнул две верхние пуговицы мундира, пальцем оттянул воротник, вздохнул глубоко, так что грудь наполнилась воздухом до предела. Потом с шумом выдохнул.

Черт возьми, вот так приключение! Даже взмок слегка. Сколько ему пришлось страдать от светских красавиц, не желавших одарить его своей благосклонностью! В бешенстве писал дерзкие стихи, а мужскую силу растрачивал на доступных девок. Но ни то, ни другое не вносило успокоение в душу. Варя Лопухина дожидалась его предложения, а он тянул, думал, что она никуда не денется, если вправду любит. А она взяла и вышла за старика. Отчего? Чтобы обрести статус в обществе? Так же, как и он. Он же не стал продолжать образование в университете, а внезапно для всех поступил в Школу юнкеров и гвардейских прапорщиков, хоть и не мечтал никогда о военном поприще. Чтобы обрести статус. Отучился два года в школе — и офицер. Офицер — это статус. Вход в салоны, в высшее общество. Разница большая: то студент, а то офицер. Хотел вырваться из-под бабушкиного влияния. И хлебнуть армейской романтики. Правда, действительность в школе и затем на службе оказалась вовсе не такой романтичной, как ему раньше представлялось. Все равно он не жалел о сделанном выборе. А о Варе жалел. И не мог выбросить из сердца.

Чтобы вышибить клин, нужен был другой клин. Неужели — это Орбелиани? И зовут Марией, как его мама́. И такая нежная, приятная, точно фея. Губки сладкие. Миндалем пахнут…

Нет, определенно можно попробовать жениться. Возвратиться с Кавказа с таким трофеем. То-то разговоры пойдут по салонам в Москве и в Петербурге! Лермонтов женился на грузинской княжне! Точно Грибоедов. Да, не ожидали! А на вид такой замухрышка…

Бабушка, конечно, вначале расстроится: ей кого ни приведи в жены внука, ни одной не будет довольна. Но потом остынет и успокоится. Примет Машу-Майко как родную. Бабушка — она добрая, хоть на вид и строгая. При желании из нее можно вить веревки.

Надо будет сразу выйти в отставку и заняться литературой. Наконец собрать книжку стихотворений — ведь Краевский давно пеняет, что не составляю. И продолжить хлопоты в отношении «Маскерада». А потом — открыть собственный журнал. И засесть за толстый роман. Имя герою уже придумано — Григорий Александрович Печорин. Кое-кто усмотрит параллели с Онегиным (две реки: Онега — Печора), ну и пусть. Ведь они действительно в чем-то схожи. Мой Онегин — офицер на Кавказе. Попадает в разные переделки, но не столько военные, сколько житейские. И описывает их чрезвычайно иронично.

Лермонтов поднялся, спросил сам себя: стало быть, женюсь? Затем устало провел рукой по лицу: завтра, все решу завтра. А сегодня — спать. Надо выспаться, чтобы принять верное решение.

Поплутав по аллеям, он вышел к дому и наткнулся на сторожа-грузина, обходившего с фонарем владения князя. Оба испугались. Осветив лицо незнакомца, сторож улыбнулся:

— Вы, русский офицер, гость хозяев, да? А зачем ходить в темноте, ночью надо спать.

— Вышел прогуляться, подышать свежим воздухом. И слегка заблудился.

— Заблудился — нехорошо. Я иду провожать, дверь открыть, да?

— Сделай одолжение, дорогой.

У себя в комнате он бросился на кровать и блаженно вытянулся. Ночью надо спать. Все решения будут завтра…

К завтраку Лермонтов спустился около восьми. Был во всей красе: в свежей сорочке, которую заботливо положил ему в саквояж Андрей Иванович вместе с чистыми носовыми платками и бритвенным прибором, в вычищенном мундире (чистил сам, найденной в гардеробе щеткой) и надраенных до блеска сапогах (чистил слуга Чавчавадзе — корнет выставил обувь в коридор), выбритый, сбрызнутый одеколоном. Увидел на балконе Давида, подошел поздороваться. После рукопожатий тот предложил покурить. Сели в мягкие плетеные кресла.

— Хорошо ли спалось, Мае?

— Великолепно. Как говорится, без задних ног.

— Видно, неплохо надышался ночным воздухом.

Лермонтов смутился.

— Сторож, мерзавец, доложил уже?

— Отчего же мерзавец? Это его работа. Сообщать обо всем, что заметил при обходе.

— Я вначале не мог уснуть и решил было прогуляться. Видишь — помогло.

— А зачем вылез из окна? И кусты помял? Проще — в двери.

— Побоялся кого-нибудь разбудить.

— Ну-ну. — Давид пыхнул трубкой. — А может быть, ходил на свидание в парк?

Михаил изобразил удивление.

— Господи, о чем ты?! Да с кем — свидание? У меня вчера и времени не было с кем-то уговориться.

Молодой Чавчавадзе невозмутимо курил. Затем сказал таким же невозмутимым голосом, глядя куда-то в сторону:

— Говорю по-дружески: с дамским полом в моем доме не шути. Здесь не то что в России. Наши законы намного суровее.

— Ты мне угрожаешь, Дато? — усмехнулся Лермонтов.

— Я предупреждаю. Сестры и Майко под моей и отца защитой. Никаких двусмысленностей не потерпим.

Михаил раздраженно засопел и какое-то время курил молча. Но потом спросил уже без нервозности:

— Ну а коли я сделаю предложение?

У Давида на лице отразилось недоумение.

— Да кому, позволю себе спросить? Нина дала обет и ни с кем не хочет связывать себя узами нового брака. У Екатерины жених — князь Дадиани. Правда, помолвка их еще не оформлена, но, я думаю, это дело времени.

— А Майко?

— Майко?.. — собеседник выдохнул дым. — О Майко забудь. Потому что она моя.