Искусство и революция. Эрнст Неизвестный и роль художника в СССР - Джон Берджер
Таким образом, академическая система вынудила Неизвестного стать мелким правонарушителем. Трагикомичность этой ситуации обнаружила его знаменитая конфронтация с Хрущевым в декабре 1962 года. Для лучшего понимания этой конфронтации и сил, двигавших ее участниками, следует обратиться к истории русского искусства со времен Петра Великого. Подобная сцена не могла бы случиться ни в одной другой стране. Возможно, когда-нибудь ее назовут началом конца второй эры академизма. Но пока говорить об этом рано.
Случилось это так. Союз художников решил устроить выставку к 30-летию своей Московской организации. Выставка, задуманная как «либеральная», должна была привлечь внимание к узости академических критериев. Неизвестного пригласили участвовать, поскольку в данном случае история его отношений с Академией могла придать позиции Союза больший вес.
Неизвестный согласился при условии, что на выставку примут работы некоторых других молодых художников-экспериментаторов. Союз отказался. Однако идея устроить выставку экспериментального неофициального искусства была подхвачена человеком по имени Элий Белютин, который тогда руководил художественной студией. Каким-то образом ему удалось устроить выставку под покровительством Моссовета. На выставке предполагалось показать работы студийцев Белютина, Неизвестного и еще нескольких молодых художников, предложенных Неизвестным. Трудно понять, как ее вообще разрешили. Возможно, Академия хотела устроить провокацию, чтобы убедить правительство в необходимости пресечь дальнейшее развитие «нигилизма» – этот старый ярлык тогда приклеили к нонконформистам. Возможно также, что, по причине бюрократической некомпетентности и отсутствия связи между отделами Союза художников, никто не понимал значения выставки, пока не стало слишком поздно.
Выставка открылась и вызвала сенсацию. Отчасти потому, что подобные работы не выставлялись по меньшей мере последние двадцать лет, но главным образом благодаря энтузиазму, с каким их встретило молодое поколение. Таких огромных очередей, такого наплыва посетителей никто не ждал. Через несколько дней выставку официально закрыли, а художникам предложили переместить свои работы в здание Манежа неподалеку от Кремля, чтобы правительство и Центральный комитет могли обсудить все поднятые ими проблемы.
Эта официальная реакция с неясным обещанием дискуссии и непредвзятых выводов была огромным шагом вперед, по сравнению с абсолютной сталинистской ортодоксией. Но, в то же время, никакого изменения политики провозглашено не было. Никто из художников не знал, как далеко простирается новая терпимость. Никто не знал, какие меры последуют далее. Никто не мог оценить ни риски, ни открывшиеся возможности. Всё зависело от того, удастся ли в чем-то убедить самого Хрущева. Загадка его личности оставалась решающим фактором.
Белютин предложил художникам выставить в Манеже наиболее традиционные произведения, отказавшись от наиболее радикальных. Неизвестный возразил, что этим никого не обманешь и, к тому же, нельзя не воспользоваться возможностью того, что власти официально признают хотя бы сам факт существования их работ.
Художники развесили свои работы в Манеже[20]. Некоторые трудились всю ночь. Потом они стали ждать. Здание оцепили сотрудники органов безопасности. Галерею обыскали. Проверили окна и шторы.
В здании появилась свита – около семидесяти человек. Хрущев, не успев подняться по лестнице, начал кричать: «Дерьмо собачье! Безобразие! Мазня! Кто за это отвечает? Кто здесь главный?»
Один из художников выступил вперед.
– Вы кто?
– Белютин, – еле слышно ответил он.
– Кто? – заорал Хрущев.
Кто-то из начальства сказал:
– Не этот главный, а вот этот! – И указал на Неизвестного.
Хрущев опять начал орать. Однако на этот раз Неизвестный заорал в ответ:
– Вы, может быть, премьер и первый секретарь, но не здесь, перед моими работами. Здесь я премьер, и мы будем говорить на равных.
Многим из друзей Неизвестного его ответ показался более опасным, чем гнев Хрущева.
Стоявший рядом с Хрущевым министр сказал:
– С кем вы разговариваете? Это же председатель Совета министров. А вас мы отправим на урановые рудники.
Два сотрудника безопасности схватили Неизвестного за руки. Проигнорировав министра, тот обратился прямо к Хрущеву. Они оба невысокого роста и примерно одинаковой комплекции.
– Вы разговариваете с человеком, который в любой момент может сам себя шлепнуть. И ваших угроз я не боюсь!
Форма заявления делала его чрезвычайно убедительным.
Человек, приказавший сотрудникам госбезопасности схватить Неизвестного, сделал знак его отпустить.
Почувствовав, что он свободен, Неизвестный медленно повернулся спиной к толпе и направился к своим работам. Некоторое время все стояли на месте. Он понимал, что второй раз в жизни близок к гибели. То, что случится в следующий момент, решит все. Он продолжал идти, напряженно вслушиваясь. Художники и зрители хранили молчание. Наконец он услышал за спиной тяжелое дыхание. За ним шел Хрущев.
Оказавшись перед работами Неизвестного, они продолжили спор, порой переходя на крик. Люди из свиты премьера часто перебивали Неизвестного.
Министр госбезопасности[21]:
– Взгляните на себя! В каком вы виде!
Неизвестный:
– Я готовился к выставке, всю ночь работал. Сегодня утром ваши люди не позволили моей жене передать мне чистую рубашку. В обществе, где уважают труд, стыдно делать такие замечания.
После того как Неизвестный упомянул работы своих друзей, его обвинили в гомосексуализме. Он ответил, снова обращаясь прямо к Хрущеву:
– Никита Сергеевич, мне трудно опровергнуть это обвинение в одиночку, но дайте мне сейчас девушку, и я вам докажу, какой я гомосексуалист.
Хрущев расхохотался. Потом, когда Неизвестный снова стал ему противоречить, он внезапно спросил:
– Где вы берете бронзу?
Неизвестный:
– Я ее достаю.
Министр:
– Он связан с черным рынком и занимается разными махинациями.
Неизвестный:
– Эти тяжкие обвинения выдвинуты против меня главой государства, и я требую тщательного расследования. А в ожидании результатов я хотел бы заявить, что достаю ее не так, как вы думаете. Я не ворую бронзу, я использую металлолом. Но чтобы вообще иметь возможность работать, я делаю это нелегально.
Постепенно накал разговора спадал, речь зашла не только о выставленных работах.
Хрущев:
– Что вы думаете об искусстве при Сталине?
Неизвестный:
– Я думаю, что оно насквозь прогнило, и те же самые художники теперь дурачат вас.
Хрущев:
– Ошибочными были методы Сталина, а не искусство.
Неизвестный:
– Не понимаю, как мы можем так думать, будучи марксистами. Методы Сталина служили культу личности, и это стало содержанием искусства, которое он одобрял. Поэтому искусство тоже было гнилым.
Так продолжалось около часа. В помещении было невыносимо жарко. Все продолжали стоять. Атмосфера накалилась до предела. Кому-то стало плохо. Однако никто не решался перебить Хрущева. Положить конец спору мог один Неизвестный.
– Пора кончать. – Раздался у него над ухом голос кого-то
