Михаил Марголис - Крепкий Турок. Цена успеха Хора Турецкого

И с Владиком Васильковским примерно та же история. Интересный солист, родом из Владивостока, с лицом Геринга и справкой, что он еврей. Парень перемещался по свету в связи со своими женитьбами. Сначала нашел девушку из Екатеринбурга, затем — из подмосковного Жуковского. В итоге, в 1995-м, остался в Штатах. А совсем недавно я встретил его во время наших выступлений во Владивостоке. Видимо, он, как цветик-семицветик, „возвратился, сделав круг“. Солидный такой стал, грузный мужчина. Предложил мне после концерта выпить. Но мы следующим утром улетали на Сахалин, поэтому я вежливо отказался. Сегодня, мол, „постельный режим“. Мы пожали друг другу руки, со словами — рад тебя видеть, и разошлись…

Много, в общем, разных людей поначалу прошли через хор. И не все они, конечно, были евреями. Это миф. Ко мне в синагоге с „национальным вопросом“ сильно не приставали. Хватало корректного поведения солистов. Я говорил кому надо из ребят: „Кресты перед репетициями снимите, машину перед синагогой в субботу не ставьте, возле здания и внутри — не курите и т. п.“.»

Мотивация Турецкого, возглавившего оригинальный проект, понятна и отчасти возвышена. У музыкантов же, призванных им к сотрудничеству, резоны имелись всякие, в том числе далекие непосредственно от искусства. Кто-то воспринимал хор, как некий «перевалочный пункт» в своей карьере и судьбе, особо не думая о значимой миссии, возложенной на данный коллектив, кто-то решал проблему профильного трудоустройства в «смутное» время и т. п. Однако истовость, увлеченность, кураж крепкого Турка, быстро появившиеся успешные результаты хора «обращали» в его веру тех, кто изначально пришел просто поработать под американские благотворительные гарантии. Выполнялись они, кстати, по незатейливой схеме. «В США „Джойнтом“ приобретались 10 тысяч чистых аудиокассет, по 20–30 центов за штуку, и переправлялись в Советский Союз, — рассказывает Турецкий. — Здесь, в конце „восьмидесятых“ — начале „девяностых“, они стоили на несколько порядков дороже. В ларьке при московской синагоге кассеты реализовывали, положим, по рублю. На эту ценовую дельту наш хор из 20 человек существовал с неплохими зарплатами года полтора. И еще кто-нибудь из управленцев синагоги мог из этого бюджета себе „отрезать“. Кроме того, „Джойнт“ под программу „возрождения самосознания советских евреев“ получал немалые суммы от богатых штатовских меценатов. Хороший, короче, был бизнес».

Слегка едкая проза о нюансах становления Московского еврейского камерного хора звучит из уст Михаила Борисовича сейчас, а не 23 года назад, без налета иронии, он несколько месяцев одержимо, ежедневно репетировал с первым призывом своего коллектива, и — свершилось!

«В феврале 1990-го мы качественно исполнили в синагоге четыре религиозные песни, — оценивает Турецкий. — Этот момент я считаю днем рождения хора».

07 глава

Вот она — Америка!

Именно в феврале 1990-го, а конкретно — 4-го числа, в коллектив зачислили Алекса Александрова, по сей день остающегося солистом «Хора Турецкого» и отмечающего каждую годовщину своего присоединения к проекту, как собственные именины.

«Розовощекий подросток с копной волос а-ля Анджела Дэвис» — таким его запомнил Михаил на первых репетициях. «Через полторы недели поле своего 18-летия я гнесинский первокурсник, пришел на „кастинг“ к Турецкому, — рассказывает Александров. — О еврейском хоре узнал от своего одноклассника еще по Свешниковскому училищу Тимура Верного. Он оказался в этом коллективе раньше и периодически мне что-то о нем сообщал. А тут сказал, что они собираются на гастроли в Америку. Это меня, конечно, зацепило. Поехать за границу, да еще в Штаты, в 1990 году, из Союза — это ж мечта! Спросил у Тимура: а нельзя ли как-нибудь к вам попасть? Тем более что о руководителе хора Турецком я неоднократно слышал, поскольку учился, только позже, в тех же учебных заведениях, что и он.

Приятель задал встречный вопрос: в тебе течет еврейская кровь? Я стал прикидывать, что по отцовской линии, от бабушки, что-то есть. К тому же я тогда очень смахивал на молодого Кобзона, так что сомнений в моих иудейских корнях ни у кого не должно было возникнуть.

Миша меня прослушал и остался доволен. Сильным вокалом я не обладал, но являлся дирижером-хоровиком с абсолютным слухом. А такой человек ему требовался. В хоре в основном были вокалисты, без высшего музыкального образования. У меня высшего еще тоже не было, но уже имелась за плечами хорошая профессиональная подготовка.

В Америку мы, правда, в тот год не полетели. Зато по стране гастролировали активно, в Прибалтику съездили…»

Это для Алекса манящая держава дядюшки Сэма открылась позднее. А Михаила она поразила как раз в марте 1990-го, когда вместе с тезкой Письманом он при содействии «Джойнта» отправился за океан «искать партитуры и изучать историю еврейской духовной музыки». То был вообще первый зарубежный выезд Турецкого. «Даже в Болгарии или Польше, то есть странах „соцлагеря“ мне бывать не доводилось, — подчеркивает Михаил. — Хотя именно туда ездили советские граждане, прежде чем получить разрешение на визит в капстрану. А я начал сразу с Нью-Йорка! И сошел с ума: от его архитектуры, мощи, энергичности, чистоты. Я понял, что это главный город мира. Америка в ту пору выглядела примерно, как и сейчас, но, возможно, еще чуть респектабельнее, увереннее в себе. Спокойствие вокруг царило. Это были ее лучшие экономические и политические годы.

Мы увидели, что такое американская еврейская община. Красивые, успешные, благополучные люди, пользующиеся там повсеместным уважением. Среди них не наблюдалось избытка ортодоксов. Большинство придерживались принципа: „Я — религиозен, но я не сумасшедший“. Они ценили свои национальные особенности и культуру, но не хотели соблюдать шабат и прочие древние традиции, считая их не совсем актуальными. В общем, придумали себе реформистскую религию. Так сказать, лайт-иудейство.

Удалось пообщаться и с главными представителями „Джойнта“, и с Йозефом Маловани, кантором синагоги на Пятой авеню.

Он провел нас в Ешиву, помог зайти в библиотеку, где мы накопали за пару недель колоссальное количество потрясающей музыки — бесценный для нашего московского хора материал.

Были у нас задачи и более прозаические. В поездку нам выдали по 500 долларов на карманные расходы. Колоссальная для советского трудящегося сумма, которую требовалось не разбазарить в Штатах, а правильно потратить. Купить что-то полезное себе, подарки родственникам и друзьям. Для укрупнения наших капиталов мы, разумеется, захватили с собой в США традиционный русский набор: баночки с икрой, водку, ложки-матрешки, даже некоторые пластинки, и попытались в первые же дни, где-нибудь на Брайтоне, все это реализовать. Дабы, по возможности, не тратиться на питание, составили с Михаилом Израилевичем хитрый график обедов. Сегодня столуемся у тещи Письмана в Верхнем Манхэттене, уехавшей из Союза в 1973-м. Завтра у моей тетки, двоюродной сестры отца, уехавшей в 1979-м. И далее в том же духе. Звоню тете: „Дина, это Миша Турецкий. Я в Нью-Йорке“. — „Что? Ты приехал насовсем?“ — „Нет. Через две недели обратно. Мир перевернулся, Дина. Я приехал в гости, учиться“.»