Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева
— Погоди, погоди, сейчас твой портрет будет готов.
Разных лошадей писал Сергей Сергеевич. И тех, что с извозчиками работали, и тех, что воду возили, и в телеги, в тройки впрягались; и с охотниками могли мчаться по полям и степям; и тех, что в конках шли; и скаковых на бегах. Каждая свой характер имела, свою особенность. Ворошилов умел это передать на холсте. Любителей лошадей в Москве было много, и у Сергея Сергеевича охотно покупали его работы, особенно те, кто создавал у себя настоящие музеи коневодства, таких людей немало жило в старой Москве.
Летом Сергей Сергеевич уезжал в Задонские степи на зимовники писать коней. И дядя Гиляй жалел, что не попросил в свое время художника привезти ему этюд Задонского зимовника, окруженного нераспаханной землей, на которой бескрайним морем волнуется зеленый ковыль — любимая еда лошадей.
Со времени первой встречи полюбил дядя Гиляй степи, в них лошадей, живущих тогда еще и дикими. С детства слышал много о степях от деда с бабушкой.
В Вологде вечерами то и дело обращались они друг к другу с воспоминаниями:
— А помнишь, у нас в степу… — И начинался рассказ про Апанаса, которого звали Чубарем.
— Бывало, идет сотня по степу, — говорил дед, — и сразу узнаешь какая. Впереди казак, а из-под шапки у него горой торчит да развевается кустище… Такого чуба отроду никто не видел, так и звали его за глаза Чубарем.
А сколько легенд и былей знал с детства Володя о степях! Любил слушать о них песни и, когда выпал случай попасть в их неоглядные дали, не упустил возможности. Гиляровского наняли проводить до зимовника куп ленных на конной ярмарке в Царицыне лошадей. Согласился, проводил и остался на зимовнике. Выполнял работу табунщика и объездчика диких лошадей, назывались они — неуки.
Задонские степи — далекий от волжских впечатлений мир. И здесь, на зимовниках, нелегко складывалась жизнь, она тоже требовала большой физической силы, ловкости, умения. Иной раз, охраняя табун, проводили в седле, не покидая его, по нескольку суток. Особенно тяжело доставалось в бураны. И все же в степи, вдали от городских каменных стен, больше ощущалась свобода. Ярко это переживалось, когда мчался по широким просторам степей на укрощенном неуке, не сдерживая его стремительного бега. Только здесь «во все горло орал песни» (это выражение дяди Гиляя). Петь он никогда не умел, а любил, вот и доставлял себе в степи радость — слышали только ветер, конь да он. На всю жизнь остались степи для Гиляровского символом ничем не стесненного свободного дыхания. «Степи, — писал он, — незабвенное время. Степь заслонила и прошлое, и будущее. Жил текущим днем, беззаботно. Едешь один на коне и радуешься.
Все гладь и гладь. Не видно края, Ни кустика, ни деревца… Кружит орел, крылом сверкая, И степь, и небо без конца…И полюбил степь, должно быть, дедовская кровь сказалась. На всю жизнь полюбил…»
— Что ни научится делать человек, все пригодится — говорили в семье дяди Гиляя, говорил и дед, утешая его, когда мальчишкой на хуторе, в Сяме, Володя свалился с лошади, старясь овладеть верховой ездой. По-настоящему в степи научился скакать, укрощать необъезженных лошадей. И пригодилось.
Из степей привела жизненная дорога дядю Гиляя на арену цирка. Стал выступать с номером: «Алексис на неоседланной лошади». Имя иностранное, завлекательное для публики.
Попал на манеж случайно, в скитаниях углубляясь в пространства России, и полюбил цирк. Здесь ежедневно проявлялись человеческая находчивость, воля, собранность, крепкое товарищество и смелость, отчаянная смелость. Привязанность к цирку осталась у дяди Гиляя на всю жизнь. В напряженные, заполненные работой дни всегда находил время заглянуть в цирк. В Московском был своим человеком и часто, тихо открывались двери цирка на Цветном бульваре, чтобы пропустить в зал дядю Гиляя, все же успевшего к выступлению кого-нибудь из друзей. И в начале 1920 года появился новый друг в цирке — клоун Виталий Лазаренко. Удивился он, узнав в разговоре, что Владимир Алексеевич выступал в цирке. Ответил ему дядя Гиляй стихами:
Полсотни лет тому назад Я был в афишах Алексисом. Почтен был даже бенефисом, Сам Николь[Один из знаменитых циркачей — братьев Никитиных] звал меня «Комрад!», Тебя чтоб больше огорошить. Вот дальше летопись моя: На неоседланную лошадь Никто не прыгал так, как я. Набитый мускул, гибкость торса, Жизнь без раздумий и забот, И вихрь стремительный парфорса, И на трапеции полет…«Жизнь без раздумья и забот». Да, раздумывать, особенно в молодые годы скитаний, было некогда. Не успевал оглянуться, а вокруг, как на сцене, новые декорации, новые действующие лица… «Сцена», «декорации». Часто возникали у дяди Гиляя
