Владимир Войнович - Иванькиада
Добрый совет
Как в воду глядел.
Проходит несколько дней, встречаю во дворе… кого бы вы думали? Ну, конечно, Козловского.
– Старик, – припадает он к моему левому уху, – ты знаешь, где я был?
– Ну давай, не томи, добивай сразу.
– Старик, я был у Мелентьева.
– Неужели тебе удалось достигнуть таких вершин? Ты видел живого Мелентьева! Дай я тебя хоть пощупаю.
– Старик, не трогай, я боюсь щекотки. Ты знаешь, что мне сказал Мелентьев? Он сказал: «Передай Войновичу, что он эту квартиру ни за что не получит».
– О боже! Сам Мелентьев! Так и сказал: «Передай Войновичу?…» Значит, он знает вообще, что я существую! Сам Мелентьев… С такой высоты!
Козловский огорчен:
– Ты, старик, я вижу, человек несерьезный. Послушай доброго совета: не валяй дурака, соглашайся на квартиру Бажовой, пока дают. Или вот что. Знаешь, что бы сделал я на твоем месте? Я на твоем месте, – он оживляется, словно на него вдруг нашло озарение, – позвонил бы Иванько.
– А я бы на твоем месте знаешь что сделал? Для начала я перестал бы быть холуем при Иванько.
– Ах вот как! Ну смотри… Я тебе все сказал. Потом он кому-то сказал:
– Про меня говорят, что я холуй при Иванько. А мне Иванько не нужен, у меня есть Расул Гамзатов.
– Яшка, – встретив Козловского, сказал ему один человек, – почему ты так усердно действуешь против Войновича? Ведь когда речь шла о квартире, которую получил Липатов, ты звонил по всем телефонам, говорил, что Войнович замечательный [6] писатель и что, если мы не дадим квартиру ему, ты напишешь письмо прокурору.
– Да, говорил, потому что я хотел насолить Воробьихе…
Новые фигуры
Проходит еще день-другой, и тот же Козловский разносит по двору новый слух. Председатель Госкомиздата Стукалин написал письмо председателю Моссовета Промыслову, и тот наложил благоприятную для Иванько резолюцию. Будет новое собрание, на котором в пользу Иванько выступит Симонов. Симонов сейчас отдыхает в Крыму, но к собранию непременно вернется. Представляете, введены в действие такие фигуры! Это уже не в масштабе района, это повыше. Если события и дальше будут развиваться в том же направлении, то страшно даже подумать, до каких верхов мы доберемся.
Читайте классику
Проходят две недели после собрания, с каждым днем распространяются все более зловещие слухи, а квартира стоит запечатанная, я ходил, я видел, там висит приклеенная полоска бумаги с круглой печатью домоуправления. Бумажка эта никакой законной силы не имеет, но при общем почтении к печатям лучше ее не трогать. Но ведь прошло две недели, и Кленов-Купершток получил уже, говорят, квартиру с видом на Стену Плача, а что же происходит у нас? Почему мне не дают ключей, почему не вручают ордер в торжественной обстановке? Можно и в газете дать небольшую заметку о наших достижениях: вот, мол, еще одна семья справила новоселье. А ордер не дают, потому что решение собрания еще не утверждено райисполкомом. А райисполком, может, и рад бы (не рад, как мы увидим), но утверждать ему нечего, документы еще не представлены. Почему же они не представлены? У кого бы узнать? Ба, да вот же он. Председатель, собственной персоной, передвигается вдоль двора с большим портфелем под мышкой. Демократично переставляет ноги, как простой смертный, и при этом – не поверите – без всякой охраны. Запросто к нему можно приблизиться.
– Борис Александрович, что же это происходит? Неужели до сих пор нельзя было оформить бумаги?
Борис Александрович прямо трясется от праведного негодования. Нет, не по адресу назойливого просителя, а по адресу нерадивых работников домоуправления.
– Вы понимаете, для перепечатки документов нужна машинка с большой кареткой, а они эту машинку достать не могут. Безобразие! А потом все валят на Председателя. Председатель во всем у них виноват. Председатель им и машинку должен достать. Сами не могут.
Давайте посмотрим в глаза Председателю. Что в них, за стеклами очков? Нет, кажется, все в порядке. Как сказал поэт: «Глаза его не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут».
Правду сказать, я человек бесхитростный. Во всяком случае, кажусь таковым самому себе. Но…
На мое счастье, накануне, чтобы успокоиться, я перечитывал Дубровского. И набрел на то место, где заседатель Шабашкин прислал Андрею Гавриловичу «приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчет его владения сельцом Кистеневкою». Старик, как известно, будучи уверен в своих правах, ответил довольно грубым письмом. Казалось бы, Шабашкин должен был оскорбиться. Ан нет. «Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел во 1) что Дубровский мало знает толку в делах, во 2) что человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение».
Прочтя это место, я поразился, насколько описанная ситуация подходит к нашей истории. И подумал, что попал в положение старика Дубровского тем же примерно характером. Я тоже, во-первых, мало знаю толку в делах и, во-вторых, горячусь и бываю неосмотрителен. И это при том, что против меня действует не один, а целая шайка Шабашкиных. И я подумал: ведь должна же нас литература чему-то учить. И хоть один практический урок из нее надо извлечь. Нет уж, господа Шабашкины, я постараюсь не повторить ошибок Андрея Гавриловича. Я буду сдержан и хладнокровен. Я не буду действовать по первому импульсу. Я буду действовать обдуманно и расчетливо, и, если уж вы взяли своим оружием хитрость, я стану хитрее вас.
– Борис Александрович, – говорю я, – Кленов, как вы знаете, уезжая, внес, как это полагается, ремстройконторе деньги за ремонт квартиры.
– Да, да, – согласно наклоняет голову Председатель.
– Так вот, пока ваши подчиненные ищут машинку с большой кареткой, зачем же квартире простаивать? Мне кажется, даже независимо от того, кому она достанется, следует обратиться в контору, пусть присылают рабочих и начинают ремонт.
– Этими вопросами я не занимаюсь, – говорит Председатель брезгливо, – этим занимается управдом.
Да и правда, как я мог подумать, что он, Председатель, станет опускаться до таких мелочей.
Полковник Емышев
Заглянем в контору. Там за столом сидит управдом Михаил Федорович Емышев, коммунист с 1932 года. Иногда он говорит – с тридцать третьего, но при таком большом стаже можно и сбиться со счету. Обращаюсь к нему по имени-отчеству, объясняю: машинка с большой кареткой… Кленов… деньги… ремстройконтора. Вместо ответа он в сжатом виде начинает мне рассказывать свою биографию:
– Ты пойми, Владимир, я – полковник. У меня пенсия двести рублей. Мне эти ваши дела не нужны, кто тут чего. Я свои сто двадцать рублей, кроме пенсии, всегда заработаю. Я член партии с тридцать первого года…
