Игорь Кузьмичев - Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование

Поэтому я не взял твоего телефона. Поэтому я всеми силами поддержал твоего папу, когда он сказал, что тебе необходим отдых на юге, в кругу своих благонравных родных.

Я серьезно это говорю, не улыбайся. Плевать я хотел на Коринца, можешь ему сказать, что никуда я с ним не поеду. А поеду один из Ленинграда в неизвестном направлении и вернусь стариком с палкой, с одышкой, с распухшими ногами, но зато не поддавшимся на всякие женские затеи.

Ты пишешь: «Гуляй… и т. п. – бог с тобой». Вот именно. Бог со мной. Готт мит унс.

У нас здесь очень сильный ветер был эти дни. На канале много сбило сучьев, веток и повалило одно дерево. Дворники сметали в кучи зеленые листья, а ветер опять разбрасывал их. Вода в каналах поднялась. Холодно. Но теперь вышло солнце и, м. б., завтра потеплеет, наконец.

Так ты действительно увлеклась офицером? Прощай. Иду опускать письмо.

Видишь, как я обессилел, даже разучился писать приличные письма. Ну, не плачь, моя баскунюшка, я тебя так люблю, так люблю… Ах, (у меня в машинке нет восклицательного знака, но ты вообрази его). Ах, как я люблю тебя (вообрази восклицательный знак). Видишь, как я жалок, живу без восклицательного знака. Это ужасно – человек потерял восклицательный знак.

Поезжай к Коринцу, он тебя хорошо примет и ты увидишь Олю[125]. Это тебе доставит удовольствие.

Ох, устал я писать пустяки. Все мои письма к тебе – пустяки. Одно в них верно только, что я немного по тебе соскучился.

Впрочем, и это неверно. Поклон папе и маме.

Я достал сейчас у хозяина[126] лоцию Белого моря. Там написано про о<стро>в Жижгин. Тра-ля-ля, я там был, ты не была, а я был. Я тогда был одинок, и мне некому было писать, ты меня тогда не любила и тоже была одинока. Зато я прочувствовал одиночество, и понуро ехал по берегу Белого моря на лошади, слезал, отдыхал, глядел туда-сюда… Я был одинок и мог делать все что угодно. Но я не делал что угодно, мне было стыдно лошади, она смотрела на меня фиолетовыми глазами. И я тогда написал Никишку[127]. Ах, этот Никишка (вообрази восклиц<ательный> знак). Я иногда рассматриваю слова своего рассказа и не верю, что это я его написал. Писал я его весной прошлого года. Вообще в прошлом году я был счастлив. Теперь я одинок, но не счастлив, и мне хочется написать «Птицу Сирин»[128], я буду к ночи выходить на берег моря и молча смотреть, как опускается красное солнце в море. Я буду говорить себе: смотри, вот уходит твоя жизнь. Вот уходит жизнь миллионов людей, она уходит за море, вниз, внизу – там вечность и застылость, нет жизни, туда уходит наша жизнь. Я у преддверия того места, куда уходят жизни, потому здесь так мертво и пусто и никто не поет песню красному солнцу, только птица Сирин с лицом женщины смотрит голубыми глазами на солнце и поет. Но ее песнь – это звук ледяного хрусталя. О (восклиц<ательный> знак). Качается, качается, волнами бежит туда моя жизнь, и еще жизни, и все они там, внизу, и солнце, умершее, застылое, купается в них, в жизнях, и встает опять молодое – это мы отдаем ему жизнь. Оно пьет нас.

До свидания, бумага вся. Жди меня, ей-богу, я достоин твоего ожидания.

Довольна ли ты мною? Моими тебе отчетами?

Опубликовано в журнале «Звезда» (1990, № 1).

26 июля 1958. Ленинград

Милая, изумительная Тамархен, варишь ли ты по-прежнему варенье или шуршишь, рассовывая пачки сахару под кровати, диваны, этажерки и шкафы? Милая моя, не читай ты вредных книг, не изнуряй свой благородный мозг, оставь хоть одну клеточку незанятой – для меня.

Завтра – представь – я уезжаю из этого города, а пока предаюсь умственной вакханалии. То мне представляется, что все население города исчезло и мы с тобой одни в нем. Открыты лучшие гостиницы, открыты квартиры, музеи, рестораны – в ресторанах на столах приготовлены всякие вкусности, течет себе Нева, текут каналы – и никого нет, на улицах стоят автомашины, трамваи и троллейбусы. В Эрмитаже пусто. Что нам делать? Надо вернуться в золотой век, раздеться донага: ты – нимфа, я – сатир… Пожалуйста. Мы можем бегать по Летнему саду и пить чай в Эрмитаже в Малахитовом зале, сидя на полу. И мы можем заглядывать во все квартиры…

Это, кажется, кто-то уже представлял, не знаю, но не в этом дело, мне ли первому пришла такая дикая мысль в голову или еще у кого-ниб<удь> она раньше появлялась, но то сладко, что только в этом городе придумается такое, мне даже жутко стало.

Погода наконец более или менее установилась и наконец я испытал вчера нечто похожее на прошлогоднее – это было возле Спаса-на-крови, знаешь, на канале Грибоедова, в том месте, где много мостов – три или четыре – и видна сразу Марсова площадь (поле), Летний сад вдали, Михайловский замок и тут эта церковь, тут же сливается Мойка с каналом и вот долго я крутился на этом месте, не уходил, а снаружи на стене церкви – (на крови) выложен мозаикой Христос распятый, весь в свежей зелени и какие-то женщины приходят, целуют стену, целуют ступени крылец, двери, молятся, и голуби воркуют, купаются в лужах, молча постоял, глядя туда-сюда.

А вечером катался на водяном такси за червонец до Кировских о<строво>в и обратно. Вечер был и мгла небольшая, плотная к горизонту, красная с мутью и на этом красном на Неве, когда вышли, – Петропавловка и солнце просвечивало слабым шаром, вода была синей от неба с красноватой примесью, с бликами от заката, открылись набережные. А когда ехали назад, солнце уже село и по морским обычаям шофер снял флаг с кормы и зажег сигнальные огни – зеленый и красный (флаг на восходе поднимают, на заходе спускают). А потом я шлялся по Грибоедовскому каналу, но с другой стороны Невского, там, где мостик со львами с золочеными крыльями, и потом возле Казанского собора и вокруг и сзади Александринского театра. Съездил я на Черную речку, но она оказалась такой черной, вонючей и грязной, так грохотали там самосвалы, такая стояла пыль, что я тотчас же удрал, купил газету и насладился статьей Далады о Тендрякове.[129]

Свет здесь зажигают на улицах в 11 вечера. Но все-равно светло еще немного небо, особенно на севере, где солнце. А я бегу вслед за солнцем, на север, еду на пароходе по Ладоге, Онеге и, м. б., заеду в Повенец, в Кижи, словом, на край света (посмотри по карте и позавидуй, несчастная). Придумай кроссворд на северные темы.

До свиданья, любовь моя, больше тебе писать не буду, т. к. оттуда письма идут две недели, а я сам скорее приеду в Москву. И как писали раньше – и заочно крепко целую. Пиши сказки, бродяга (Бродяга – это ласковое слово). Ну-ну, не плачь, когда-нибудь и ты увидишь все эти прелести при посредстве меня, хоть папа твой упорно направляет тебя в Батум – он направляет тебя не на главный путь.