Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл
19. Освобождение Орлова и смерть Марченко
А в это время в маленьком якутском поселке Кобяй, где ветеран диссидентского движения и бывший председатель Хельсинкской группы Юрий Орлов отбывал пятилетнюю ссылку, происходили странные события. К февралю 1984 года закончился его семилетний срок в лагерях, и после этого Юрия перевезли в холодный и болотистый край, куда можно попасть только на самолете. Там он поселился в маленьком доме, который для него сняли жена Ирина и московские друзья.
Ему было 62 года, и он получал крохотную пенсию — 67 рублей в месяц. Местные жители относились к нему с опаской, потому что им сказали, что он — враг народа. Ему нельзя было удаляться от поселка больше чем на два километра, и основную часть времени он проводил гуляя по лесу и собирая грибы. Овощи в мерзлой земле не росли, и друзья помогли Юрию построить парник, где он выращивал огурцы и картофель. Летом, когда с озер ненадолго сходил лед, он ловил карпов.
28 сентября начальник местного КГБ приехал к Орлову на мотоцикле и приказал немедленно собирать вещи. На заднем сиденье мотоцикла, с чемоданом в руке, его доставили прямо на взлетную полосу аэродрома в Кобяе, затем он летел 220 миль до Якутска, а потом — кружным маршрутом до Москвы. Он слышал по радио о деле Данилоффа и, надеясь на лучший исход, думал о том, есть ли какая-либо связь между ним и этим делом. Но его сердце сжалось, когда прямо из аэропорта его доставили в Лефортовскую тюрьму и там сказали, что он находится под следствием за еще одно преступление против государства.
Он рассказывал: «Три дня я сидел в Лефортово, не зная, отпустят ли меня или дадут еще один срок. Это стало для меня огромным стрессом. Мысль о новом сроке в лагере была невыносимой. Я бы скорее покончил с собой, чем вынес это. В конце концов 2 октября следователь сказал мне, что указом Верховного Совета СССР меня лишают советского гражданства и высылают за рубеж. Меня продержали в тюрьме до воскресенья 5 октября, а утром посадили на самолет, вылетающий в Нью-Йорк».
Кремль отпустил Орлова, чтобы задобрить американскую сторону после обмена Данилоффа на Захарова. Эта уступка должна была подсластить пилюлю, которую заставили проглотить американскую публику. Подобная сделка не вписывалась ни в какие рамки. Захаров был профессиональным шпионом, а Данилофф — профессиональным журналистом, американским гражданином русского происхождения, арестованным за законную журналистскую деятельность. Было абсурдным ставить этих двух разных людей на одну доску. Тем не менее, американское правительство с радостью приняло Юрия Орлова, одного из самых великих героев советского демократического движения. Узнав, что он уже в пути на Запад, я вылетел в Нью-Йорк, чтобы встретить его, и, присоединившись к толпе почитателей, пожать ему руку. Орлов тут же вылетел в Вашингтон, чтобы увидеться с президентом Рейганом, который через несколько дней должен был в Рейкьявике встретиться с Горбачевым; Орлов собирался поговорить с Рейганом об известных политических заключенных и попросить его поднять их дела во время саммита в Исландии. «Их освобождение ничем не угрожает Советскому Союзу. Их не так много», — позже сказал мне Орлов. По статье 70 за антисоветскую агитацию проходили, по некоторым оценкам, от 200 до 300 человек. Как и Сахаров, Орлов полагал, что самым неотложным было дело Анатолия Марченко, который серьезно заболел в чистопольской тюрьме. Сахаров уже упоминал о нем в письме Горбачеву восемь месяцев назад.
В менее значительных проступках обвинялись около 3 000 человек, проходивших по статье 190; большая часть дел была связана с религией, например, людей арестовывали за продажу Библии или предметов религиозного культа. Общее число узников совести, названное Сахаровым в его интервью Би-би-си в 1975 году, составляло примерно 10 000, и в него входили некоторые диссиденты и еврейские «отказники», известные всему западному миру.
На следующий день после возвращения из Вашингтона в Нью-Йорк Орлов в течение нескольких часов рассказывал мне о своих взглядах на будущее России, а также о своей жизни в лагере Пермь-35 и о кошмарном путешествии из Перми в Кобяй, после того, как 10 февраля 1984 года закончился его семилетний срок. «Меня поместили в столыпинский вагон, где 20–25 человек собраны в камере размером с обыкновенную комнату, и примерно 120 человек в каждом вагоне. Вокруг царили хаос и беспорядок. В наш рацион входила селедка, но от нее все время хотелось пить, а у охранников не было времени дать нам воды. Когда же мы получали воду, тогда у охраны не было времени на то, чтобы отвести нас в уборную. Окна были разбиты, и мы мерзли даже в теплой одежде. На остановках нас отводили в местные тюрьмы и заставляли шагать с вещами в быстром темпе, «подбадривая» тех, кто отставал. Так продолжалось целый месяц с 10 февраля до 6 марта 1984-го».
Я спрашивал Юрия Орлова о его надеждах и прогнозах на будущее его родины. Он сказал, что, возможно, Горбачев хочет построить более свободный Советский Союз, сохранив социализм. Но бюрократы и, конечно же, КГБ против подобных изменений. Он не предвидел крушения всей советской системы и империи. Хрущев немного приподнял «железный занавес», сказал он, и если повезет, то Горбачев приподнимет его еще выше. Узники совести будут освобождены, легче будет путешествовать за рубеж, исчезнет цензура. Например, ходили слухи о скором освобождении большого числа политических заключенных, таких как Анатолий Марченко. По всей видимости, отношения между Востоком и Западом будут строиться на доверии. А оно будет лучшей гарантией мира, чем разоружение.
Интересно вспоминать, какими скромными были надежды Орлова и позже, в октябре 1986 года. «Я не поддержу движения от социалистического общества к капиталистическому. У каждой страны своя история, и она ставит ограничения любой программе реформ… Если бы теперь мы отреклись от социализма, то это стало бы унижением всей нации и привело к цинизму и упадку морали… Поэтому оставьте нам социализм, но демократический социализм с оппозицией, свободными профсоюзами и так называемой «буржуазной свободой», но без частной промышленности любого масштаба…»[145]
Оптимизм Орлова был достаточно сдержанным, однако в октябре 1986 года я не видел причин разделять его.
