Жажда жизни. Повесть о Винсенте Ван Гоге - Ирвинг Стоун
— А знаешь, старина, о какой стране я все время думаю в последнее время?
— Нет, не знаю.
— Об Африке.
— Об Африке? Неужели?
— Да, всю эту чертовски долгую и холодную зиму я мечтал о сверкающем солнце. Под солнцем нашел свой колорит Делакруа, под солнцем, может быть, найду себя и я.
— До Африки, Винсент, так далеко, — раздумчиво произнес Тео.
— Я хочу солнца, Тео. Солнца — во всем его свирепом зное и могуществе. Я чувствовал, как солнце, словно колоссальный магнит, всю зиму тянуло меня на юг. Пока я жил в Голландии, я и не знал, что на свете существует солнце. Теперь я знаю, что без солнца нет живописи. Быть может, чтобы обрести зрелость, мне нужно лишь горячее солнце. Парижская зима проморозила меня до мозга костей, мне даже кажется, что эта стужа дохнула на мои кисти и краски, сковала их. Я не из тех людей, Тео, которые останавливаются на полдороге: уж если я попаду на африканское солнце, оно выжжет из меня весь холод, оживит своим огнем мою палитру…
— Гм-м, — промычал Тео, — надо это обдумать. Возможно, ты и прав.
Поль Сезанн пригласил всех друзей на прощальную вечеринку. Он договорился через своего отца о покупке участка земли на горе близ Экса и готовился к отъезду в родные места строить мастерскую.
— Уезжай из Парижа, Винсент, — говорил он, — и перебирайся в Прованс. Не в Экс, конечно, — это мое владение, а куда-нибудь поблизости. Во всем мире нет солнца жарче и чище, чем солнце Прованса. Ты найдешь там такие светлые и прозрачные краски, какие тебе и не снились. Я буду жить там до конца своих дней.
— Я тоже скоро уеду из Парижа, — сказал Гоген. — Вернусь в тропики. Если ты думаешь, Сезанн, что в Провансе настоящее солнце, то непременно побывай на Маркизских островах. Свет и краски там столь же примитивны, как и люди.
— Вам, друзья, надо бы стать солнцепоклонниками, — проговорил Сёра.
— Что касается меня, — объявил Винсент, — то я, пожалуй, поеду в Африку.
— Что ж, недурно, — язвительно заметил Лотрек, — у нас будет новый маленький Делакруа.
— Так ты в самом деле едешь, Винсент? — спросил Гоген.
— Да. Конечно, не сразу в Африку. Должно быть, мне придется остановиться где-нибудь в Провансе и немного привыкнуть к солнцу.
— В Марселе тебе останавливаться нельзя, — сказал Сёра. — Этот город принадлежит Монтичелли.
— Я не могу ехать в Экс, — сказал Винсент, — потому что он принадлежит Сезанну, Моне завладел Антибами, а Марсель навеки посвящен Фада. Кто посоветует — куда же мне отправиться?
— Послушай! — воскликнул Лотрек. — Я тебе укажу самое подходящее место. Ты никогда не думал об Арле?
— Арль? Это, кажется, еще древнеримское поселение?
— Да, да. На Роне, часах в двух езды от Марселя. Я был там однажды. Колорит в этих местах такой, что африканские пейзажи Делакруа перед ним бледнеют.
— В самом деле? И там жаркое солнце?
— Солнце? Такое жаркое, что можно сойти с ума. А поглядел бы ты на арлезианок — это самые прекрасные женщины в мире. Они еще сохраняют чистые, тонкие черты своих греческих предков, и вместе с тем в них есть что-то крепкое, кряжистое, унаследованное от римских завоевателей. Но самое любопытное — в них чувствуется Восток: я думаю, это результат сарацинских набегов восьмого века. Ты знаешь, Винсент, однажды там нашли в земле настоящую Венеру. И, вообрази, она была чисто арлезианского типа!
— В таком случае арлезианки должны быть обворожительны.
— Можешь не сомневаться. А вот подожди, как подует мистраль!..
— Что это такое — мистраль? — спросил Винсент.
— Поживешь, увидишь, — ответил Лотрек, криво усмехнувшись.
— А как там жизнь? Дешевая?
— Да там и деньги не на что тратить, разве только на еду и квартиру, а это стоит недорого. Если ты рвешься уехать из Парижа, то почему бы тебе не побывать в Арле?
— В Арле, — пробормотал Винсент. — Арль и арлезианки. Вот бы написать такую женщину!
Париж вконец измотал Винсента. Он выпил здесь слишком много абсента, выкурил слишком много табаку, слишком много хлопотал и волновался. Он был сыт Парижем по горло. Он испытывал жгучее желание ухать и жить в одиночестве, в тишине, отдавая все душевные силы живописи. Его таланту, чтобы расцвести во всю мощь, не хватало лишь жаркого солнца. Он чувствовал, что высший его взлет, высшее напряжение творческих сил, все то, к чему он стремился все восемь долгих лет, уже близко. То, что он до сих пор создал, не имело для него ценности; может быть, впереди еще один небольшой перевал, и он сумеет написать те несколько картин, благодаря которым его жизнь будет прожита не напрасно.
Как это сказал Монтичелли? «Мы должны трудиться, не щадя сил десять лет для того, чтобы в конце концов написать два или три настоящих портрета»
В Париже ему была обеспечена безбедная жизнь, дружеское участие, любовь. Здесь у него всегда был кров над головой. Брат не допустил бы, чтобы он остался без куска хлеба, не стал бы ждать, чтобы он дважды попросил денег на холсты и краски, не отказал бы ему ни в чем, что было в его силах, не говоря уже о любви и сочувствии.
Винсент знал, что как только он уедет из Парижа, его начнут одолевать заботы. Он не умел разумно расходовать те деньги, которые давал ему Тео. Половину месяца он будет ходить голодный. Он будет вынужден целые дни просиживать в заплеванных кафе, терзаясь, что не может купить красок, и чувствуя, как слова застревают у него в горле, потому что рядом нет друга, с которым можно бы отвести душу.
— Тебе понравится Арль, — говорил Винсенту Тулуз-Лотрек на следующий день. — Там тихо, никто не будет тебе мешать. Там жарко, но воздух сухой, краски великолепные, — это единственное место в Европе, где ты найдешь японскую ясность и чистоту колорита. Для живописца там сущий рай. Если бы я не был так привязав к Парижу, я бы сам поехал туда.
В тот вечер Тео и Винсент пошли на концерт слушать музыку Вагнера. Домой они вернулись рано и целый час тихо проговорили о своем детстве в Зюндерте. Утром Винсент приготовил для Тео кофе, а когда брат ушел на
