Анри Труайя - Федор Достоевский

Алеша, молодой русский нового поколения, будет, таким образом, противопоставлен Дмитрию, олицетворяющему старую Россию. И молодой русский найдет спасение в миру, как ему и предрекал старец Зосима. Беседуя с графом Мельхиором де Вогюэ о России, Достоевский излагает свои мысли о русском народе: русский народ обладает одновременно гением всех народов и своим собственным гением. Поэтому русский народ способен понять любой народ, тогда как его не понимает никто.

Эта национальная гордость оценена наверху. Вскоре в ответ на прошение Достоевского министр внутренних дел прекращает тайный полицейский надзор, установленный за писателем после его возвращения с каторги.

24 декабря 1877 года Достоевский заносит в записную книжку:

«I. Написать русского Кандида.

II. Написать книгу об Иисусе Христе.

III. Написать свои воспоминания.

IV. Написать поэму Сороковины. (Все это, кроме последнего романа и предполагаемого издания „Дневника“, т. е. minimum на 10 лет, а мне теперь 56 лет)».

В мае 1880 года Общество любителей русской словесности прислало Федору Михайловичу приглашение на открытие памятника Пушкину с просьбой выступить с речью на торжествах в Москве.

Всю свою жизнь Достоевский называл Пушкина, как и Гоголя, своим учителем. Разве не Германн из «Пиковой дамы» вдохновил его на создание образа Раскольникова? Разве не «Бесы» Пушкина дали название и эпиграф к роману «Бесы» Достоевского? И разве не монолог из «Скупого рыцаря» пробудил у Долгорукого, героя романа «Подросток», жажду золота и безграничного могущества?

Достоевский нежно и ревниво благоговел перед Пушкиным. Он опасался коварных или трусливых нападок других ораторов на своего кумира. Западники чествовали в Пушкине великого европейца. Славянофилы не осмеливались признать в нем великого русского. Все ждут окончательного слова о поэте, которое примирило бы обе партии. И Достоевский чувствовал, что именно ему предназначено произнести эти пророческие слова.

Поездка Федора Михайловича из Старой Руссы в Москву беспокоила его жену. Федор Михайлович утомлен. Эмфизема, по заключению докторов, прогрессировала с ужасающей быстротой, угрожая самой жизни Федора Михайловича. Двоюродный брат Анны Григорьевны доктор М.Н. Сниткин объяснил ей, что «мелкие сосуды легких до того стали тонки и хрупки, что всегда предвидится возможность разрыва их от какого-нибудь физического напряжения».

Достоевский предпочел бы поехать в Москву вместе с женой, но расходы на дорогу превышали финансовые возможности семьи. Анна Григорьевна проводила мужа, взяв с него обещание непременно писать ей каждый день и сообщать о своем здоровье.

Достоевский прибыл в Москву, и его с почестями встретили славянофилы. Интеллектуальный мир с лихорадочным нетерпением ждал открытия этих Генеральных штатов от литературы, назначенного на 26 мая – день рождения Пушкина. Незадолго до этого неожиданно скончалась императрица[73], на две недели объявили глубокий траур и торжество отложили. Достоевский, которого работа и семейные заботы призывали в Старую Руссу, рвется уехать, но друзья объясняют ему, что его отъезд будет воспринят как бегство с поля битвы: «…скажут, что у меня не хватило настолько гражданского чувства, чтоб пренебречь своими делами для такой высшей цели», – пишет он жене.

Его присутствие в Москве необходимо еще и потому, что представляется возможность публично выступить против идеи «европейской России», с которой он боролся тридцать лет: «и…враждебная партия (Тургенев, Ковалевский и почти весь университет), – пишет он также, – решительно хочет умалить значение Пушкина как выразителя русской народности, отрицая самую народность. Оппонентами же им, с нашей стороны, лишь Иван Серг<еевич> Аксаков… но Иван Аксаков и устарел, и приелся в Москве. Меня же Москва не слыхала и не видела, но мною только и интересуется».

Итак, он остается. Но хватит ли ему денег на оплату гостиницы? Его успокаивают: все расходы по его пребыванию в Москве взяла на себя Городская Дума.

Достоевский пугается: «А я-то два раза уже был недоволен кофеем и отсылал его переварить погуще: в ресторане скажут: ишь как на даровом-то хлебе важничает».

По последним сообщениям из Петербурга стало известно, что открытие памятника Пушкину перенесено на начало июня. В ожидании торжеств делегаты, съехавшиеся на праздник, усердно наносят друг другу визиты, устраивают обеды, готовят свои речи. Достоевского повсюду принимают, чествуют, дают в его честь обеды. Он не без удивления убеждается, как велика его известность.

«Говорилось о моем „великом“ значении как художника „всемирно отзывчивого“, как публициста и как русского человека», – пишет он.

Он простодушно восхищается роскошью салонов, в которые его наперебой приглашают, и разнообразием и обилием яств, которыми его потчуют:

«Обед был устроен чрезвычайно роскошно. Занята целая зала (что стоило немало денег)… Утонченность обеда до того дошла, что после обеда, за кофеем и ликером, явились две сотни великолепных и дорогих сигар. Не по-петербургски устраивают. Сказано было мне… 6 речей, иные очень длинные».

Однако по мере приближения торжественного дня волнение в литературных кругах нарастает. Антагонизм славянофилов и западников обостряется с каждым днем. Катков, глава правого лагеря, виновный в том, что не объявил читателям своей газеты «Московские ведомости» о предстоящей церемонии, на праздник не приглашен. Горячие поклонники Тургенева готовят триумф своему вождю: вербуют многочисленную клаку, расчетливо раздавая приглашения. «Боюсь, что из-за направлений во все эти дни, пожалуй, передерутся», – пишет Достоевский жене.

5 июня[74] празднества в честь Пушкина открываются торжественной панихидой в церкви Страстного монастыря. После окончания службы Достоевский подходит к мадам Сувориной и обращается к ней с просьбой: «Если я умру, вы будете на моих похоронах и будете за меня так молиться, как вы молились за Пушкина!.. Вы обещаете?»

На следующий день делегация русских писателей возлагает венок к подножию памятника поэту. Затем все отправляются в университет на торжественный акт, открывая который ректор объявляет, что Тургенев избран почетным членом Московского университета. Студенты восторженно приветствуют старого романиста, признавая его «прямым и достойным наследником Пушкина».

«И так как Тургенев был на празднике самым видным представителем западничества, – пишет Страхов, – то можно было думать, что этому литературному направлению достанется главная роль и победа на предстоявшем умственном турнире».