Набоков: рисунок судьбы - Эстер Годинер
том, что the only thing that matters в жизни, есть искусство».1 Без особой сосредоточенности, уводившей в мир воображения, толкавшей к эскапизму, в жизни эмигрантской, а значит – всегда «призрачной», временной, ирреальной – было не обойтись.
«Дура-история» деформировала условия человеческого выживания, к чему
творческая личность не могла не быть особенно чувствительна. Но Сирин нашёл
в себе силы напомнить себе о границах между искусством и жизнью и застол-бить пограничный контроль. В «Отчаянии» он пустился во все тяжкие: за кривляниями Германа Карловича, невольно подражавшего Достоевскому, Сирин вёл
нешуточную схватку с самим собой, со своей «подноготной» (хотя само это
слово в романах крайне нелюбимого им автора не переносил). Ему прежде всего
было важно выяснить отношения с самим собой, но, в отличие от героев Достоевского и манеры их создателя выставлять напоказ всякого рода «надрывчики», он бы не хотел, чтобы любители сыпать соль на раны и запускать в них указу-ющие персты легко находили болевые точки, и потому заметал следы, прячась
подчас за маской героя и перегружая текст множеством важных, но не определяющих подробностей, – так, чтобы за всей этой карнавальностью не слишком
проступало главное: экзорцизм – жестокая очистительная экзекуция, которую
1 Набоков В. Письма к Вере. С. 74.
227
он проделывал над самим собой, изгнание бесов солипсизма. Чего ему это стоило – знает только он. И если это так, и впечатление не ошибочно, и – тем более, если это так, то здесь следует остановиться и не упражняться в избыточном лю-бопытстве, чтобы не перейти границ, определяемых уважением и тактом (не в
пример «проницательной» и злобной вивисекции, на которую тоже нашлись
охотники).
Результаты прохождения Набоковым через чистилище «Отчаяния» мы
увидим в образах будущих его героев, подлинных творцов, не знающих гримас
нарциссизма: и в трагической – Цинцинната Ц., и в счастливой – Фёдора Годунова-Чердынцева судьбах. Герману Карловичу суждено было остаться
жертвой на протяжённом и трудном пути больших философско-эстетических
разбирательств автора в вопросах «отношения искусства к действительности».
Следующей жертвой на этот предмет будет уже не персонаж, а реальное историческое лицо: Николай Гаврилович Чернышевский.
«Отчаяние» было опубликовано в 1934 году в «Современных записках», а
в 1936-м – отдельной книгой в берлинском издательстве «Петрополис».
228
«ДАР» – ПОСЛЕДНИЙ РЫВОК
К первому декабря, вернувшись в Берлин с готовым (несмотря на мешавшую
ему в Париже суету) чистовиком «Отчаяния», Набоков вручает его Вере для пе-репечатки.1 А уже с начала нового, 1933 года, без перерыва на стихи и рассказы, как бывало обычно раньше, и вдобавок – с жесточайшим приступом межрёбер-ной невралгии, – писатель спешно берётся… за Чернышевского, «того самого», Николая Гавриловича.2 Вере приходится организовать бесперебойную доставку
необходимых материалов: томов полного собрания сочинений «великого шестидесятника», дневников, переписки, работ его биографов и критиков, – друзья
исправно поставляют всё это из муниципальной библиотеки на дом. С такого, казалось бы, почти мазохистского рвения начинается история последнего русского романа Набокова, получившего, в окончательном варианте, название
«Дар».
Надо сказать, что по меньшей мере с 1930 года, Набоков всё более
настойчиво ищет возможности покинуть давно опостылевший ему Берлин.
Местная русская община, в начале 1920-х почти полумиллионная, сократилась
к этому времени до тридцати тысяч, из которых половина, с немецкими кор-нями, фактически натурализовалась и от русской колонии отпала.3 На фоне
пятимиллионной безработицы социальная дестабилизация в Германии вынесла
на улицы всякого рода бесчинствующие, главным образом, фашиствующие
группы. В октябре 1931 года погром, устроенный в редакции «Руля», предположительно, коммунистами,4 положил конец и так едва сводившей концы с
концами газете. Десять лет назад, когда её главным редактором был Владимир
Дмитриевич Набоков, отец молодого поэта Сирина, ежедневный её выпуск
распространялся в 34-х странах (369-ти городах), то есть практически везде, где жили русские эмигранты.5 Теперь же Сирин отчаянно искал убежища – во
Франции, в Англии, в США. В декабре 1932 года он всё ещё надеялся на реализацию контракта 1930 года о переводе «Защиты Лужина» на французский и
скорый переезд в Париж. Не состоялось.
Так и случилось, что начало запойного увлечения Набокова Чернышевским по времени странно совпало с авральными действиями нового политического режима – Гитлер (в январе 1933 года назначенный канцлером Германии) начинает спешно выметать веймарские вольности: гражданские свободы, политическую оппозицию, расчищая место для «нового порядка». «Приход Гитлера к власти, – отмечает Бойд, – имел неожиданные последствия. Правое
1 ББ- РГ. С. 463.
2 Там же. С. 466.
3 Там же. С. 431.
4 Там же. С. 435.
5 Там же. С. 234.
229
крыло русской эмиграции тут же заявило о себе. Сирина обвинили в том, что
он, несмотря на русскую фамилию Набоков, утратил свою национальность в
компании евреев из “Современных записок”: “Воспитанный среди обезьян, он
и сам стал обезьяной”. … В конце марта 1933 года евреи уже стали главными
жертвами обвинений, доносов и грабежей… Вера потеряла своё секретарское
место. Нацисты начали официальный бойкот еврейских магазинов: у входа в
каждый из них стоял солдат в военной форме1 для отпугивания возможных
покупателей; Набоков, вместе
