Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Днем у Флоранс; может быть, этот четверг — последний.
Возвращался по раскаленной улице Коперника. Там я купил маленькую записную книжку, которой в беспокойное время пользуюсь вместо дневника. Выходя из магазина, столкнулся с Марселем Арланом;{206} мнение о нем я составил только в эти последние недели, прочитав его роман. Я ценю в нем бесстрашие, хотя оно слегка и тронуто заносчивостью. Мы обменялись рукопожатием.
J’aime les raisins glacésParce qu’ils n’ont pas de goût,J’aime les caméliasParce qu’ils n’ont pas d’odeur.Et j’aime les hommes richesParce qu’ils n’ont pas de cœur.[293]
Стихи навели меня на мысль: в свою работу о нигилизме включить дендизм как одну из первых его ступеней.
Париж, 13 августа 1944
После полудня прощальные визиты, последние встречи. Прогулка с Шармиль по набережным Сены. Каждый из больших отрезков времени реализуется в бесчисленных личных расставаниях.
Кирxxорстские листки
1944
В пути, 14 августа 1944
Внезапный отъезд с наступлением вечера. Привел в порядок комнату, поставил на стол букет цветов и раздал чаевые. К сожалению, забыл в шкафу письма — невосполнимая потеря.
Сен-Дье, 15 августа 1944
Путь в Лотарингию, в Сен-Дье — через Сезанн, Сен-Дизье, Туль и Нанси. Дороги, мерцая в лучах уходящего лета, тщательно выслеживались истребителями. Мы проезжали мимо вереницы горящих автомобилей. Иные лежали уже грудой белого пепла.
Сен-Дье, 17 августа 1944
В казарме, еще несколько дней тому назад носившей имя Вицлебена и ныне лишившейся его. Ночью бурные сновидения исключительной резкости, когда, как в перевернутой подзорной трубе, сгущаются не только формы, но и краски. Я стоял на мраморной лестнице, по ступеням которой, извиваясь, взбирались змеи.
Вечером с Клэбишем в отеле «Модерн». Он привел с собой товарища, рассказавшего о парижском исходе. Категорический приказ Кньеболо взорвать мосты через Сену и оставить позади себя выжженную землю не был приведен в исполнение. Среди тех, кто мужественно и одним из первых воспротивился подобному кощунству, был, наряду с Хольтицем,{207} кажется, и друг Шпейдель.
Сен-Дье, 18 августа 1944
Вчера вечером прибыл президент; вместе с ним приехали Нойхаус и Хум. Президент еще раз осмотрел мою комнату, нашел ее чистой и прибранной. Прощание с персоналом «Рафаэля» было сердечным, даже трогательным.
После полудня купание в мелкой Мёрте, чистые струи которой закручивали пряди светло-зеленых водорослей; отсюда открывался вид на округлые вершины предгорья Вогезов.
Чтение: Морис де Да Фюи, «Людовик XVI». Этот король в свете событий нашего времени выигрывает в той же мере, в коей Наполеон проигрывает. Подобные превращения указывают на ту степень, в какой исторический взгляд на вещи зависит от хода самой истории. Кажется, что к великим часам, отсчитывающим нашу судьбу, словно тени присоединились и те часы, которые уже остановились.
Разрушение Старого света, наблюдаемое со времен французской революции и, собственно, даже раньше, с эпохи Возрождения, похоже на отмирание органических связок, нервов и артерий. Когда процесс окончен, на сцену выходят тираны; они привязывают к трупам искусственные нити и проволоки и вводят его в ожесточенную, но одновременно и гротескную политическую игру. При этом они и сами отличаются характером марионеток, резкими, ярмарочными и зачастую жутковатыми чертами. Новым государствам свойственна тяга к разрушению. Их благоденствие зависит от полученной ими доли наследства. Когда эта доля исчерпана, голод становится непереносимым; тогда эти государства, как Сатурн, пожирают собственных детей. Замышлять другие порядки, отличные от тех, что установлены 1789 годом, значит следовать чистому инстинкту самосохранения.
Сен-Дье, 20 августа 1944
Бродили с президентом по кладбищу, расположенному на широком холме. Как обычно, записываю для своего дневника некоторые эпитафии. Среди них и такую, которую прочитал на маленькой овальной дощечке из бронзы:
Ici repose Paul Rotsart, Bon de Mertaing.
Ne à Bruges (Belgique). Mort loin de sa famille pour ses idées trop libérales.[294]
1835–1885
Задумываясь над датами столь краткой жизни, я иногда испытываю чувство, будто судьбу не известного мне человека они выявляют глубже, чем это может сделать любое жизнеописание. Подробности уносят суть.
Сен-Дье, 21 августа 1944
Продолжаю «Людовика XVI». Некоторые разделы, например бегство в Варенн, захватывают меня столь сильно, что главы «Лингвистической географии» Доза я записываю в разряд второсортного чтения.
Де Да Фюи отмечает, что бегство в Варенн сопровождается множеством символических деталей, и приводит примеры. В этом нет ничего удивительного, ибо чем значительней событие, тем значительней и его подробности. В великие минуты мировой истории обнажается суть символических взаимодействий. Так, Голгофа становится средоточием мира, Крест — судьбой человечества, а Христос — человеком.
Купался в Мёрте под грозовыми раскатами. Там присоединился к охоте, которую устроили мальчишки, — они переворачивали в воде камни и насаживали на вилку таившихся под ними мелких рыбешек. Создания величиной с палец, отливавшие зеленоватым мрамором, точнее гранитом, большими порциями нанизывались на проволоку «pour faire la friture».[295] В этом действе восхищала частная экономика, которую так любил Гёте, в отличие от государственной.
Вечером читал «Лингвистическую географию», кое-что из нее выписывая для своей работы о языке и строении человеческого тела. Судьба литературы после нынешней огненной оргии беспокоит меня. Только теперь по-настоящему понимаешь смысл пощады, коей удостоились такие страны, как Швейцария. Оказывать ей поддержку в восстановлении духовного и культурного уровня — вот в чем, собственно, я усматриваю компенсацию огромной выгоды нейтралитета. Сам по себе он уже невозможен, поскольку речь идет нынче не о balance of power,[296] а о судьбах мира. Поэтому в возможности нейтралитета состоит особое счастье, и не только для самих нейтральных стран, но вместе с ними — и для всех остальных. Здесь еще кое-что сохранилось от сокровищ старого времени.
Сен-Дье, 22 августа 1944
Новые гости, среди них Лэмпхенс, с которой я прогулялся вдоль Мёрты, и Тёпфер; еще позавчера, в воскресенье вечером, он был в Париже. Там уже созданы позиции круговой обороны, в частности вокруг «Мажестик» и морского министерства. На острове, на площади Согласия и на окраинах города слышались ружейные выстрелы. На многих улицах из окон свисали трехцветные французские флаги.
Сен-Дье, 23 августа 1944
В Париж вступили американцы. После полудня снова на берегу Мёрты. Вершины и темные утесы Вогезских гор действуют успокаивающе, внушая сознание земной стабильности.
Загорая, размышлял о комбинациях ci, kl, а также schl, коими, по-видимому, передается звук замыкания. Например, clef, clavis, χλεις, Klappe, clapier, claustrum, clandestin, Schlinge, Schluss.[297] В них можно найти сверхвременны́е связи; нынешняя этимология со своими производными упрямо держится того же эмпиризма, какого дарвинизм придерживается в зоологии.
Скрытый темнотой, прошелся по запретным садам.
Сен-Дье, 24 августа 1944
После полудня пришел Тёпфер и захватил экземпляр воззвания в Гамбург для Циглера. Кроме этого экземпляра в моих бумагах хранится еще один. Третий остался в Париже, а четвертый спрятан в Кирххорсте в потайном дне ящика для насекомых.
Вечером в лесном замке с президентом и Лэмпхенс, которая вела машину.
Многообразие форм и их систематизация: например, систематика насекомых, в которой я немного сведущ. Очарование заключается в оптике, проникающей через сотни тысяч граней Natura naturata в бездну Natura naturans.[298] Лучи — как в перевернутой призме: сначала они сверкают всеми цветами радуги, а потом ослепляют. В разноцветной среде царит удивление, в белой, напротив того, — радостный и полный предчувствий испуг. Дух проникает под своды сокровищниц, где покоится великая печать, исходное клише всякой чеканки.
А еще мастерские. Когда я смотрю вниз с утесов на коралловые сады, на безостановочное движение разноцветных созданий у истока жизни — сколь же возвышены подобные картины над всяким уничтожением индивидов, над всяким алчным враждованием! Мне открылись здесь великолепные тайны, и чувство благодарности охватывает меня, едва я подумаю, что мне, возможно, еще отпущено какое-то время на их созерцание.
