Александр Островский - Владимир Яковлевич Лакшин
С Некрасовым Островский сразу почувствовал себя просто. Николай Алексеевич говорил сиплым, тихим голосом – у него тогда болело горло, был немного сумрачен, но прост, свободен и умен. Без лишних предисловий и экивоков заговорил о деле: предлагал сотрудничать в «Современнике» на самых свободных и выгодных условиях, обещал платить хорошо.
Побоку былые вражды и обиды! Новый Поэт, так отчаянно в прошлом его жаливший, теперь пролил утешительный елей по случаю выхода комедии «В чужом пиру…». Да и сам Некрасов говорил о его таланте с восхищением и показывал свежую февральскую книжку «Современника», где в «Заметках о журналах», писанных самим редактором, говорилось об Островском как о «нашем, бесспорно, первом драматическом писателе»[406].
Драму «Не так живи, как хочется» Некрасов хвалил в твердых, но умеренных выражениях и просил Островского «не сужать себя преднамеренно, не подчиняться никакой системе, как бы она ни казалась ему верна, с наперед принятым воззрением не подступать к русской жизни». Некрасов имел в виду, конечно, не только тенета сценических условий, о чем прямо говорилось в статье, но и «русофильские» увлечения Островского. Но он выразил это с отменной дипломатической деликатностью, чтобы не оскорбить ни былых убеждений, ни дружеских чувств автора, сам ничего не навязывал ему и лишь советовал идти «вперед своею дорогою, не стесняя и не задерживая самого себя». Островский «сам, быть может, удивится, что произведут его силы, когда он им даст полный простор и свободу», – говорил Некрасов. Какой выгодный контраст с «фанатизмом» Аполлона Григорьева!
Островский был размягчен. Все, что он видел и слышал здесь, было для него приятной неожиданностью. Не так представлялись ему издали эти «красные» из «Современника»! Он охотно отдал бы им новую пьесу, но в запасе ничего не было. С шумным успехом, подогретым еще мастерским чтением автора, была встречена у Тургенева старая и уже подзабытая «Картина семейного счастья». Несмотря на то что она публиковалась когда-то в «Московском городском листке», Некрасов выразил живейшую готовность перепечатать ее сызнова в «Современнике», лишь слегка изменив заглавие, – «Семейная картина».
Графиня Ростопчина, которой не нравился альянс Островского с «Современником», писала в рукописной сатире «Сумасшедший дом»:
Долго был Москвич душою,
С «Москвитяниным» скреплен,
Но житейскою волною
В «Современник» занесен[407].
«Житейскою волною…» Графиня намекала на материальный интерес: в «Современнике» платили лучше, чем у Погодина. Но она была не права. Дело тут было не только в деньгах.
Между тем «медовый месяц» Островского в «Современнике» продолжался.
Из дневника Дружинина:
«Среда 1856, 15 февраля. Генеральный обед у Некрасова. Пили здоровье Островского. Потом Толстой и Григорович передали мне какой-то странный план о составлении журнальной компании исключительного сотрудничества в “Современнике”, с контрактом, дивидендами, and what not. В субботу обо всем этом будет говорено серьезнее, но я не вполне одобряю весь замысел».
На «генеральный обед» к Некрасову, устраиваемый ежемесячно по случаю выхода очередной книжки журнала, собирались весело. «Неровности характера и мелкие временные несогласия как бы оставались при входе вместе с шубами», – вспоминал Григорович. За длинным столом садилось человек двадцать.
Обедали шумно – со смехом, дружескими спорами, анекдотами. Дружинин чувствовал себя здесь как рыба в воде: он любил затевать литературные прения и, поглядывая на всех узенькими глазами-щелками и приглаживая коротенькие, по-английски тщательно подстриженные усы, с невозмутимым выражением лица наводил разговор на «эстетические» темы. Он считал особым шиком с эстетических высот скользнуть к легкой скабрезности. Входивший щеголем Григорович – в клетчатых панталонах и лаковых башмаках – удивлял всех собравшихся своей осведомленностью и ради красного словца никому не делал снисхождения. Прекрасным застольным собеседником – веселым, мягким и деликатным, пока не слишком впадет в азарт, – был Тургенев. Толстой вставлял в разговор независимые, подстрекающие к спору реплики. Чернышевский держался незаметно, был скромен и казался рассеянным и, только когда обед догорал, где-нибудь в стороне, у камина, заводил с Анненковым или Дружининым долгий иронический разговор, выводя их из себя своей спокойной диалектикой, рационализмом суждений и напористым тихим голосом.
Некрасов примирял страсти за столом, время от времени направлял общее течение беседы и был третейским судьею в особенно запальчивых спорах – неуклончивым, но справедливым.
«– Полно, Тургенев, – говорил он, к примеру, – ты когда расходишься, то удержу тебе нет! В тебе две крайности – или ты слишком строго, или чересчур снисходительно относишься к людям…»[408]
Некрасов более других чувствовал себя ответственным за судьбу журнала, за все их содружество и, пока позволяли обстоятельства, пока разномыслие не развело вчерашних сотоварищей по «Современнику» слишком далеко, старался помирить всех со всеми.
На этот раз все было проще, потому что в центре внимания был Островский. Пили его здоровье, поздравляли с приходом в их дружеский круг. Островский, вопреки расхожему мнению, ославившему его пьяницей, поднимал граненый бокал с белым вином, скромно его пригубливал, улыбался застенчиво, когда его громко хвалили, и вообще был молчаливо благодушен, если же высказывался о чем-то, то веско, независимо, убежденно. Встретивший его в те же дни в каком-то петербургском обществе композитор В. Н. Кашперов писал приятелю: «Тут же был А. Н. Островский – дюжий прикащик, который глядит очень умным и говорит обо всем с невозмутимой уверенностью, видно недаром слывет он Московским Пророком»[409].
К Некрасову Островский привел с собой Горбунова, только что поступившего на маленькие роли в Александринку – Островский благословил его дебют – и быстро начавшего завоевывать Петербург своими устными рассказами.
Обычно хмурый и задумчивый, Некрасов смеялся вместе со всеми, слушая рассказы Горбунова о квартальном надзирателе, разбирающем с утра в участке после перегула накопившиеся дела и с похмелья спрашивающем себе у вестового селедку с яблоками; или о бедняге портном из Гусева переулка, которого взяли под стражу за его намерение лететь с немцем на воздушном шаре – при возмущенных криках толпы: «И как это возможно без начальства лететь?» Островский, радуясь успеху рассказчика, поглядывал на Горбунова, как любящий отец.
Но была тронута на обеде и одна серьезная тема: впервые обсуждался «странный план» исключительного сотрудничества, о котором упомянул в дневнике Дружинин. Этот план касался и Островского.
Дальновидный издатель, Некрасов опасался, не перехватили бы у «Современника» его авторов по отделу беллетристики другие, вновь возникавшие журналы. Только в Москве их затевалось два: западнический «Русский вестник» Каткова (здесь Островский уже успел напечатать комедию «В чужом пиру…») и славянофильская
