Любовь в Венеции. Элеонора Дузе и Александр Волков - Коллектив авторов
Лучше в Англии, и Буффи сможет обо всем позаботиться, пока малышка останется там…
[…] Пока Энрикетта готовится, Буффи может встретиться с Розенфельдтом[526] лично. […]
Будьте уверены, всё будет хорошо – это еще самые маленькие неприятности в жизни!
Были бы только эти трудности!! Нет смысла говорить обо мне с Буффи в этом семейном деле. Другое дело, когда речь идет о театре.
Ему не нужно ничего знать. […] Не показывайте ему это письмо. До свидания [без подписи]
* * *[30.10.1892; Венеция – Вена]
Если это правда – телеграфируйте: «да»[527].
Чтобы Вы поступили так, как Вы поступаете, и не нашли времени написать два слова – это противоречит законам природы.
Чтобы Вы говорили так, как говорили со мной последние два дня – тоже должно случиться нечто сверхъестественное – ведь хороший человек не может вдруг стать плохим, а дружелюбная душа не может подозревать друга без серьезных причин.
Ни одной из этих причин не было.
Итак, вот догадка, к которой приходит мой ум (сердце нет).
Вы сами плохо поступили по отношению к своему другу и Вы это чувствуете.
Только страсть может ослепить и сделать несправедливыми. […] Но это лучшее оправдание! Увы, единственное. Можно простить поступок легкомыслия – от страсти, но нельзя вынести недостатка рассудительности и справедливости в сердце. Это грызет глубже – потому что было бы непоправимо… Я пишу это не для того, чтобы утомлять Вас гипотезами – пишу от чистой грусти и как будто кто-то извне диктует мне, это как своего рода галлюцинация.
Внезапно я почувствовал необходимость писать – без тени насилия в сердце – как человек, который должен скоро умереть – когда всё насилие кажется таким бесполезным и когда в сердце остается только доброе…., но у которого уже нет сил помогать другим жить.
И тогда тоска охватила мое сердце – как Вы, должно быть, страдаете в эту минуту, а потом ужасное желание помочь Вам и ощущение невозможности это сделать… Всё это вдруг приходит мне в голову, и, (если я не сумасшедший) меня пугает, уверяю Вас.
Откуда эти мысли? Если они имеют тонкую связь с впечатлениями, воспринятыми за последние две недели – и если в этом есть правда, знайте, что всегда и везде я прощу слабости тех, кого люблю, потому что я люблю их больше, чем себя, когда люблю.
Мне было бы труднее простить несправедливость, потому что она оказалась бы не недостатком, порожденным ослеплением, а недостатком формирования характера, – а я не хотел бы любить несправедливое сердце и посредственный ум.
Вот как мы любим в моей стране – когда любим по-настоящему. Давайте будем максимально верны нашим друзьям – какое же удовольствие тогда будет жить. Ложь – вот что убивает всё.
Давайте не будем лгать, когда в этом нет абсолютной необходимости. [без подписи]
* * *[2.11.1892; Венеция – Вена]
Ваша телеграмма, полная печали из-за различных мелких хлопот, которыми Вас нагружают, как Вы говорите, вынуждает меня написать Вам, дорогой друг.
Я отложил в этот момент все свои личные обиды, потому что моя печаль тоже была велика, ведь я впервые за два года не имею точного представления о причинах Вашей. Вы не почувствовали необходимости сообщить их мне. […]
Но какой была бы дружба, если бы мы действовали по отношению друг к другу только из чувства взаимности!? Так что давайте не будем обо мне.
Давайте поговорим о Вас. Никакая грусть не должна Вас тревожить. […]
Природа, Ваша работа, Ваш успех – вот Ваши друзья.
Пройдите эти несколько месяцев напряженной работы – но пусть ничто не коснется Вас слишком близко.
Что после? Придет весна, лето – Вас ждет природа, воздух, – выбор всего в Ваших руках! Вам нечего бояться, нечего терять, незачем отчаиваться.
Ешьте, спите, работайте, станьте на время машиной, но машиной, которая работает хорошо.
У меня такой плохой почерк, потому что пишу в постели. Но собираюсь встать.
Я был не здоров, но уже всё прошло.
Нежно целую Ваши руки. А. Волков.
[P.S.] Не пишите мне, если не чувствуете реальной потребности, как раньше. Какой смысл себя заставлять – именно в этом у Вас есть полная свобода. Я хочу поехать в Россию как можно скорее. Надеюсь, 23-го – мне нужна смена обстановки. Венеция давит на меня.
* * *[3.11.1892; Венеция – Вена]
Я так рад Вашим успехам.
Смелее. Вы обладаете необыкновенной силой.
Вы можете сравнивать себя с массой этих хороших артистов, – но у кого сегодня есть то, что есть у Вас? Ваше искусство и Ваша молодость – ведь их хватит еще надолго. […]
Если я говорю «курицам» или прочим, что у Вас не так уж много времени, чтобы терять его из-за возраста, не верьте этому, – говорю так, чтобы скрыть свое огромное восхищение, которое я испытываю – художественное восхищение, которые они даже не могут понять.
В шестьдесят лет, постаревшая, Вы будете красивее, чем они видят Вас сегодня своими глазами, думая только о себе, но притворяясь, что восхищаются другими.
Я по-настоящему счастлив, что всё идет хорошо, и говорю Вам – смелее, потому что у Вас есть истинная сила. Я то это знаю!
Если захотите, у Вас будет еще пять туров по Америке. Да хранит Вас Бог, дорогой, добрый друг, и сами сохраните свои силы.
Не растрачивайте слишком много.
Ни минуты лишней грусти – для нее нет места.
Держите эту толпу крепко, чтобы она не смела шевельнуться без Вашего разрешения. До свидания, если хотите. Ваш Алекс.
* * *[4.11.1892; Венеция – Вена. I]
Прочитайте сначала предыдущее письмо, потом это.
Друг мой, могу ли я говорить с Вами откровенно?
Если да, прочитайте это письмо, если нет, выбросьте его, потому что оно может причинить Вам напрасную боль. Я хочу вернуться к некоторым словам, которые Вы сказали мне за день до Вашего отъезда. Я не могу забыть эти слова, и они задели мое сердце.
Я не хочу оставлять между нами никаких сомнений по определенным точкам зрения. Какой тогда смысл в дружбе?
Есть ли у меня подруга лучше Вас?
Но дружба с недопониманием рискует потеряться. Если я потеряю Вашу я знаю, что теряю. Что ж, я скорее потеряю ее, чем оставлю сомнения в вопросах, которые, по моему мнению, являются основой всякой дружбы между людьми, достойными ее.
Вы потребовали вернуть Ваши письма. Тогда я сказал,
