Эвелин Левер - Мария-Антуанетта

Восставшие жирондисты захватывали земли. 13 июля 1793 года был убит Марат. Роялистов и федералов обвинили в заговоре и подготовке восстания, целью которого было восстановление монархии. А тем временем союзники продолжали продвигаться вперед, внутренние конфликты французов только помогали им. 23 июля капитулировал Майнц, 28 — Валансьен. Марсель оказался в руках англичан. А в то же самое время австрийцы захватили Нижний Эльзас. 1 августа Конвент пребывал в полной панике. Было решено перевести Марию-Антуанетту в Консьержери, чтобы она могла предстать перед Революционным трибуналом. Конвент решил тем не менее оставить в Тампле мадам Елизавету и королевских детей, общение которых было сведено к минимуму.

Ночью 2 августа женщин разбудили и объявили, что Марии-Антуанетте надлежит отправиться в Консьержери, по приказу прокурора Коммуны. Не изменив выражение лица, королева выслушала декрет. Ей пришлось одеться в присутствии стражников, которым было приказано не терять ее из виду ни на секунду. Бывшая королева Франции крепко обняла золовку и дочь и ушла, не оборачиваясь. Женщинам не разрешили сопровождать ее, как они ни просили. Заключенная вошла в карету, которая вскоре остановилась перед тюрьмой, где обычно содержали государственных преступников. После всех необходимых формальностей ее как обычное частное лицо сопроводили в камеру, очень сырую. Таковы были новые апартаменты Марии-Антуанетты. Из-за ширмы за ней постоянно наблюдали два жандарма.

Ферзен, совершенно потрясенный, узнав о печальной новости, по-прежнему искал средство спасти королеву. После долгих переговоров с Ламарком он нашел лишь один выход — отправить в Париж отряд кавалеристов. Он пришел к Мерси, чтобы заручиться его участием в заговоре. Тот считал, что положение королевской семьи безнадежно, и никто не сможет ничего сделать ради ее спасения. По настоянию Ферзена, Мерси тем не менее согласился написать письмо герцогу Кобургу, которого просил помочь военной силой — пойти в поход на Париж ради спасения королевы. Кобург отказал. Тогда Мерси написал герцогу Йоркскому. «С этого момента я больше не живу, поскольку мне больше не для кого жить. Я не могу ни страдать, ни мучиться, — писал Ферзен сестре Софии. — Если бы я мог сделать что-то для ее освобождения, тогда мне кажется, я страдал бы меньше, но невозможность помочь ей становится ужасной пыткой. […] Я не могу ничем больше заниматься, как думать о несчастьях благороднейшей из женщин. […] Если бы я мог умереть ради ее спасения! […] Нет мне прощенья, если она заточена в ужасную тюрьму».

Мадам де Сталь анонимно выпускает брошюру «Размышления женщины о процессе над королевой». Обращаясь к себе подобным, истинная дочь Некера прибегает ко лжи, которая производит на Марию-Антуанетту большое впечатление: «Приговор королевы будет бесполезным преступлением, и тем самым еще более унизительным. […] Защищайтесь, королева, если можете, Бог вам судья. Ступайте за своим ребенком, который вскоре сам станет мишенью для несчастья и неудачи и примет на себя все зло мира». Сталь отправила брошюрку Ферзену, который видел в ней лишь мудреное и ничего не значащее позерство.

Завернувшись в одеяло, королева читала дни напролет, пока достаточно было света. Ей было глубоко безразлично, кто бы ни сновал по ее камере. Находились любопытные, кому хотелось увидеть необычную заключенную. 3 сентября к ней привели некоего Ружвиля, которому было разрешено передать королеве гвоздику. Она приняла ее и нашла среди лепестков записку, в которой говорилось о возможности побега. У королевы не было чем писать и она нацарапала ответ колючкой на клочке бумаги. Он был перехвачен тюремщиками. Ружвиль скрылся. Провели допрос с пристрастием одного из жандармов, и снова прошел слух о попытке восстановления монархии. У королевы отняли даже те несколько колец, которые у нее остались. «Дело гвоздики» привлекло внимание к ней хотя бы на время. Как раз общественный обвинитель Фукье-Тинвиль жаловался, что до сих пор не получил никаких доказательств, чтобы предъявить обвинение. Тогда было решено допросить «вдову Капет» по делу о «заговоре с гвоздикой».

3 сентября в 4 часа пополудни делегаты комитета, которым было поручено вести расследование, Амар и Севестр, вошли в камеру к знаменитой узнице. Вначале допрос велся как обычно. Королева сочла необходимым все отрицать: никто не передавал ей никаких записок и она утверждала, что какой-то незнакомец приходил «во время ее нервного припадка». Вопросы стали более коварные. Депутаты, казалось, забыли о том деле, которое им поручили для подготовки обвинения. Они спрашивали королеву, что знает она о политическом положении на тот момент, знала ли она о победах французской армии, сохранила ли «отношения с внешним миром». Настаивая на положении заключенной, Мария-Антуанетта утверждала, что она ничего не знает, кроме как то, что слышала от стражников в Тампле. «Вас интересуют успехи вражеской армии?» — спросили у нее напрямую. «Меня интересует успех армии, принадлежащей народу, которым должен править мой сын. Разве есть для матери что-то более важное?» — ответила она довольно ловко. Мария-Антуанетта утверждала, что единственное, что ее тревожит, так это беспокойство о счастье Франции. «Пусть Франция будет великой и счастливой — это все, что мне нужно», — заявила она людям, пытавшимся найти в ее словах компромат.

Допрос вскоре снова вернули к «делу о гвоздике». Ее допрашивали в тот же день свидетели и обвинители. 4 сентября замученная их вопросами она призналась, что получила записку от таинственного посетителя. По ее словам, записка содержала лишь несколько ничего не значащих фраз, на которые она просто ответила, что находится под наблюдением. Она утверждала, что заговор, в котором ее обвиняли, был лишь предлогом, чтобы разлучить ее с сыном. Как и во время первого допроса, следователи задавали самые обычные вопросы. Они спрашивали Марию-Антуанетту, имела ли она отношения и связи с депутатами законодательного собрания? Была ли осведомлена о положении страны в период до 10 августа? И снова Мария-Антуанетта выдавала себя за покорную жену, подчиняющуюся воле своего мужа-монарха: «Я знала лишь то, что мне говорил человек, которому я безоговорочно доверяла».

Расследование закончилось, и было решено перевести ее в другую камеру. Измученная и ослабевшая, Мария-Антуанетта угасала с каждым днем. Возможно, некоторые члены Комитета общественного спасения надеялись, что она умрет своей смертью. Тем не менее Мария-Антуанетта объявлялась виновной в связи с контрреволюцией. Общественность требовала смертного приговора для «подлой австриячки». 9 сентября якобинцы потребовали ускорить процесс и исполнение приговора, которого ждала вся Франция.