Александр Боханов - Мария Федоровна

Императрица уже никого и ничего не боялась. Ее не страшила собственная участь в погружающейся в хаос стране. Она думала лишь о Ники, о его судьбе, и самое большое желание — находиться вместе. Близкие пугали арестом, заточением и ссылкой, но эти опасения ее не волновали. Зачем ей нужна теперь ее жизнь? Что это за жизнь — находиться вдалеке и ничего не знать? Она должна быть вместе с Сыном, Внуком и Внучками. Пусть ее тоже арестуют, она готова следовать в Сибирь. Её уже не страшила смерть, она не боялась земных испытаний, она преодолела человеческие страхи.

Лишь после того как ее не впустили в госпиталь, после чего ее пребывание в Киеве становилось совершенно бессмысленным, она сказала, что готова уехать. Если бы была ее воля, то она, не раздумывая, устремилась бы в Царское Село. В Крым отправляться совсем не хотелось. После смерти Саши она там не была ни разу и не сомневалась, что возвращение в эту «страну горя» станет тяжелым испытанием, оживит старые раны. Но ее желание уже ничего не определяло, и надо было принять выбор других.

Она его приняла, но так плохо себя почувствовала, что зятю пришлось почти на руках доставить ее в поезд. Никакого «Собственного Ее Величества Поезда» уже не существовало; новые власти его реквизировали. Великому князю Александру Михайловичу, лишь благодаря его энергии и сноровке, удалось договориться с железнодорожниками о выделении заброшенного состава, находившегося на глухом полустанке за городской чертой. Ночью с 23 на 24 марта 1917 года в этом поезде отбыла на юг Императрица, несколько ее верных людей, семья Ольги Александровны и Великий князь Александр Михайлович.

Лишь почти через три дня беженцы прибыли в крымское имение Александра Михайловича «Ай-Тодор» в Гаспре, расположенном в нескольких верстах от Ливадии. Мария Федоровна разместилась на верхнем этаже, в двух больших и светлых комнатах с балконом, откуда открывался изумительный вид на море. Через несколько дней в Ай-Тодор прибыла из Петрограда дочь Ксения с детьми.

Вскоре в Крым стали прибывать и другие царские родственники. В «Дюльбере» обосновалось семейство Великого князя Петра Николаевича, в «Чаире» — Великого князя Николая Николаевича, а недалеко, в «Коеризе», пережидали революционную грозу князья Юсуповы.

Первые недели жили тихо и спокойно, но уже с конца апреля начались осложнения. Революционные власти решили ужесточить контроль «за контрреволюционными элементами», в числе которых на первых местах фигурировали Романовы.

Представителям Временного правительства в Крыму была послана секретная директива, в которой требовалось взять под охрану Царскую Фамилию, установив «комендантский надзор». Отныне членам Династии запрещалось принимать посетителей, отлучаться из имения без разрешения, посылать письма, минуя охрану. Фактически все члены Династии оказались под домашним арестом.

К ним был приставлен теперь отряд матросов под руководством «особого комиссара Временного правительства», который был только тем и занят, как бы досадить своим подопечным. Особенно возненавидел он Марию Федоровну, которая и в своем униженном состоянии сохраняла поистине Царственное Величие, не удостаивая тюремщиков не только словом, но даже и взгляда. Комиссар очень хотел вывести ее из себя, но к его досаде ничего не получалось. Александр Михайлович потом писал, что он очень сомневался, «замечала ли она его вообще».

Царица-Вдова «революционных бандитов» действительно не замечала. Все эти люди были ей чужды и отвратительны, а таких персонажей она уже давно научилась не видеть. Однако прозреть все-таки пришлось. В конце апреля 1917 года в Ай-Тодоре был проведен многочасовой обыск, устроенный умышленно шумно и оскорбительно. Его не избежала старая Императрица.

Еще не было шести утра, когда в спальную комнату вломилась группа лиц, требуя, чтобы она немедленно встала из постели. Мария Федоровна настолько опешила в первый момент, что не сразу сообразила, что происходит. Когда же она пришла в себя, то стала так кричать и поносить мерзавцев, что другие жители айтодорского дома перепугались за нее не на шутку. Ксения потом признавалась, что у нее возникла мысль, что Мама «теперь непременно расстреляют». Но ее не расстреляли. Наглость революционной черни еще не достигла той звериной стадии, когда убивать начали лишь ради потехи.

В комнате Императрицы было все перевернуто верх дном; даже ее постель. Искали улики «контрреволюционной деятельности», но, конечно же, ничего не нашли. Попутно украли целый ряд вещей, а у Марии Федоровны отобрали ее дневники, письма и семейную Библию, с которой она приехала в Россию в 1866 году и с которой никогда не расставалась. Это была тяжелая потеря. Она просила ей ее оставить и даже предлагала взамен драгоценности. «Мы не воры, — изрек предводитель. — Это контрреволюционная книга, и такая старая женщина, как вы, не должна отравлять себя подобной чепухой». Смысл тирады оказался настолько идиотским, что и возразить было нечего…

Свои впечатления от пережитого Мария Федоровна подробно описала в письме Ольге Константиновне. «В половине шестого утра я была разбужена морским офицером, вошедшим в мою комнату, которая не была заперта. Он заявил, что прибыл из Севастополя от имени правительства, чтобы произвести у меня и в других помещениях обыск. Прямо у моей кровати он поставил часового и сказал, что я должна вставать. Когда я начала протестовать, что не могу это сделать в их присутствии, он вызвал отвратительную караульную, которая встала у моей постели. Я была вне себя от возмущения. Я даже не могла войти в туалет. У меня было немного времени, чтобы набросить на себя домашний халат и затем за ширмой — легкую одежду и красивый пеньюар. Офицер вернулся, но уже с часовыми и рабочими и 10–12 матросами, которые заполнили всю мою спальню. Он сел за мой письменный стол и стал брать все: мои письма, записки, трогать каждый лист бумаги, лишь бы найти компрометирующие меня документы…Так я и сидела замершая в течение трех часов, после чего они направились в мою гостиную, чтобы и там произвести обыск. Матросы ходили по комнате в головных уборах и смотрели на меня: противные, дрянные люди с нахальными, бесстыжими лицами. Нельзя было поверить, что это были те, которыми мы прежде так гордились».

Но она сохраняла самообладание даже в этих невозможных обстоятельствах. Лейб-казак Т. К. Ящик вспоминал, что когда в то утро, после налета революционной банды, он принес Марии Федоровны утренний кофе, то она казалась невозмутимой. «Я ожидал увидеть ее расстроенной и подавленной, но она встретила меня широкой улыбкой. «С добрым утром, Ящик, сколько шума. Неужели нельзя спокойно утром поспать?».