Александр Боханов - Мария Федоровна

«Мы завтракали вместе. Ники старается подбодрить свою мать. Он надеется «скоро» увидеться с нею. Что-то говорит о своем отъезде в Англию, хотя и предпочитает остаться в России. Без четверти четыре. Его поезд стоит на путях против нашего. Мы встаем из-за стола. Он осыпает поцелуями лицо матери. Потом поворачивается ко мне, и мы обнимаемся. Он выходит, пересекает платформу и входит в свой салон-вагон… Поезд Ники свистит и медленно трогается. Он стоит в широком зеркальном окне своего вагона. Он улыбается и машет рукой. Его лицо бесконечно грустно. Он одет в простую блузу защитного цвета с орденом Святого Георгия на груди. Вдовствующая Императрица, когда поезд Царя скрывается из вида, уже не сдерживает больше рыданий».

Она не плакала на людях уже давно. Но в тот трагический момент она ощущала себя лишь матерью, расстающейся со своим любимым Сыном, и, кто ведает, может быть и навсегда. Вечером того дня Царица записала: «Ужасное прощание! Да поможет ему Бог! Смертельно устала от всего… Все очень грустно!»

Через несколько дней Мария Федоровна написала письмо вдове своего брата Греческой Королеве Ольге Константиновне, с которой поддерживала не только родственные, но и давние душевно-доверительные отношения. В нем она излила всю горечь своего сердца. Она не могла и не хотела забыть все, что видела и что перечувствовала в Могилеве.

«Я не пойму, как я жива после того, как обошлись с моим бедным, любимым Сыном. Я благодарна Богу, что была у Него в эти ужасные 5 дней в Могилеве, когда Он был так одинок и покинут всеми. Это были самые страшные дни в моей жизни. Слишком сильные испытания посылает нам Господь, и мы должны нести их с достоинством, не ропща. Но так нелегко терпеть, когда вокруг такая людская злоба и ярость. Какие унижения и какое равнодушие пережил мой несчастный Ники, я не могу тебе передать. Если бы я не видела это своими глазами, я бы никогда не поверила. Он был как настоящий Мученик, склонившийся перед неотвратимым с огромным достоинством и неслыханной стойкостью».

Возвращение в Киев оказалось для Императрицы необычным и безрадостным. Всё вокруг резко изменилось. На платформе никто не встречал; не было почетного караула и ковровой дорожки, а у вокзала уже не ожидала Царская Карета, и по городу пришлось ехать в наемном экипаже. А над Мариинским дворцом красовался пустой флагшток, Царского штандарта на нем уже не было.

Старую Царицу все эти невиданные вещи хоть и покоробили, но сильного впечатления не произвели. Ее душа болела за Сына, за все те несправедливости, жестокости и подлости, которые с Ним учинили. Она ни на минуту об этом не забывала и все время пыталась отыскать причину, найти ответ на мучивший вопрос: «почему». И этот ответ, как ей показалось, в конце концов ей явился. Главная причина несчастья — Невестка. Давнее нерасположение Марии Федоровны к Александре Федоровне в тот момент стало приобретать характер ненависти. Дочь Ольга вспоминала, что когда она увидела Мама в день возвращения из Могилева, то была настолько потрясена ее невероятно возбужденным состоянием, что впору «было поседеть».

«Она ни секунды не могла усидеть на месте. То и дело ходила по комнате. Я видела, что она не столько несчастна, сколько рассержена. Она не понимала ничего, что произошло. И во всем винила бедную Алике». Однако Мария Федоровна была слишком добросердечным человеком, чтобы надолго стать рабом ненависти. Вскоре эти сильные отрицательные эмоции по отношению к Супруге Сына притупились, а потом и совсем сошли на нет.

Возвратившись в Киев, Вдовствующая Императрица пыталась сохранить знакомый уклад жизни, привычные формы существования. Да никаких иных форм она не могла себе и представить. Она так же посещала госпиталь, принимала посетителей, писала письма разным лицам. Но с каждым днем устоявшийся мир все более и более походил на фантастическую иллюзию, без остатка разрушаемую жестокой реальностью. Антиромановская истерия набирала обороты; в газетах уже без обиняков называли Романовых «кровопийцами» и «врагами народа», но больше всего стрел ненависти адресовалось последнему Царю.

Мария Федоровна и как мать и как Царица не могла этого не только принять, но не могла и понять случившуюся общественную метаморфозу. В письме дочери Ксении с недоумением и возмущением восклицала: «Как могли подданные так быстро сменить любовь на ненависть! Это непонятно, и все же я уверена, что их любовь к Царю глубока и не может сразу измениться. Теперь ликуют от радости при слове свобода, и никто не понимает, что это хаос и бесовские игры».

Она слишком давно привыкла чувствовать себя матерью русских людей, и это чувство стало органичным ее натуре. Она никогда не проклинала народ, зная, что революционные безобразия чинит не народ, а выродки, подлецы и мерзавцы, которых везде хватает. Но ее удивляло отсутствие сопротивления разрушительному насилию со стороны тех, кто в этих условиях не струсил и не обезумел.

Ее поражали факты того, что когда унижали, грабили и убивали одних, то другие или молчали, или даже начинали оправдывать злодеяния, изменяя незыблемым принципам, заповеданным Спасителем. Ее же заставить придать великое и святое было невозможно. Она готова была скорее отказаться от земной жизни, чем переступить заповедную черту, отделяющую человеческое от нечеловеческого.

Мария Федоровна не могла изменить действительность, которая чуть не каждый день наносила моральные удары, один тяжелей другого. Прошла всего неделя после возвращения в Киев, и Императрице отказали в посещении раненых. Все было сделано нарочито оскорбительно. Когда прибыла к госпиталю, то двери ей не открыли, а на пороге появился хирург, сказавший умышленно громко, что «в ее услугах больше не нуждаются», и после этой тирады демонстративно захлопнувший дверь. Хамская акция явно готовилась заранее: в окнах госпиталя красовались радостные лица персонала, выражавшие восторг по поводу того унижения, которому подверглась старая женщина…

Это был удар, от которого Мария Федоровна долго не могла оправиться. Вернувшись к себе, она затворилась в своем будуаре и не хотела никого видеть. Зять Сандро и дочь Ольга уже несколько дней уговаривали ее уехать из революционного Киева на Юг, в Крым, где и переждать опасные времена. Приводили разные аргументы: там спокойно и безопасно, туда приедет дочь Ксения с детьми, а Ольге, которая была беременна, особенно необходимо спокойствие. Все эти разговоры не производили на Марию Федоровну никакого впечатления. Она упорно говорила «нет».

Императрица уже никого и ничего не боялась. Ее не страшила собственная участь в погружающейся в хаос стране. Она думала лишь о Ники, о его судьбе, и самое большое желание — находиться вместе. Близкие пугали арестом, заточением и ссылкой, но эти опасения ее не волновали. Зачем ей нужна теперь ее жизнь? Что это за жизнь — находиться вдалеке и ничего не знать? Она должна быть вместе с Сыном, Внуком и Внучками. Пусть ее тоже арестуют, она готова следовать в Сибирь. Её уже не страшила смерть, она не боялась земных испытаний, она преодолела человеческие страхи.