Никита Окунев - Дневник москвича. Том 1. 1917-1920
Воспаление в легких прошло, но в разгар его, как сказали доктора, «на почве истощения», у меня на ягодице появились карбункулы, которые сделали мое положение ужасным. Больше месяца я был без сна и ничего не мог делать без посторонней помощи. Много мучительного перенес от взрезов карбункула, от промывания и перевязок образовавшихся глубоких ран (профессор-хирург Мартынов называл мою болезнь «глубоким парапроктитом»), в разгар повышенной температуры я греховно малодушествовал: желал смерти, и даже думал, прости меня Господи! — как бы лишить себя жизни. Меня угнетало все время то обстоятельство, что я мучил своих домашних непрестанными требованиями ухода за мной. Бедная жена моя, она мучилась не менее моего! А еще ужас в том, что у меня не было своих средств ни на лечение, ни на «усиленное питание», и мне пришлось тратить на все это остатки жениных сбережений и брать от брата помощь тысячами рублей. Были дни, требовавшие расходов до 500 р., одним словом, болезнь моя разорила нас, и дело дошло до того, что пришлось мало-помалу распродаваться на Сухаревке. Пока продавали ненужное или лишнее, а потом стали продавать и то, «без чего все-таки можно обойтись». Болезнь еще не прошла совсем, дороговизна жизни все увеличивается, — значит, скоро придется продавать и то, «без чего трудно обойтись».
Не дай Бог никому хворать в такое ужасное время!
Я пришел домой 6 февр. н/ст по глубокому снегу и затем долежался до весны, до вскрытия рек, до 20 градусов тепла (на солнце), и сам ничего не видел, зато переживал весь ужас запоздалой зимы, морозов в марте месяце до 20 градусов, и слышал, что от обилия снега, выпавшего в феврале, больше месяца не ходили трамваи, по улицам даже пешеходам ходить было затруднительно. Вся прелесть ухабов, зажор была представлена в Москве наглядно, как на глухих проселочных дорогах. Нехорошо было и то, что из-за моей болезни дочь не стала ходить в школу — ей столько было беготни по аптекам и продовольственным лавкам. Нехорошо и то, что и февраль, и март дом наш не отапливался совсем, у домового комитета не было дров, и нам оставалось подогреваться керосинками и кухонной плитой; нехорошо и то, что и своих дров не было, и дошло дело до того, что мои бедные супруга и дочь собственноручно на салазках возили по 10–15 пудов дров из-за Москвы-реки, и из Лефортовских стран, чем буквально истязали свои силы и здоровье. Помоги им Господи! Нехорошо и то, что от сына были известия из Славянска, что он в госпитале, что его обокрали. Одним словом, у меня не могло быть настроения, как у терпеливого больного. Роптал, нервничал, капризничал, скучал, тосковал и плакал.
Христос Воскресе! Мне особенно тяжело было, что я не мог говеть, не мог ходить в церковь на Страстной неделе и в Пасху (она была 7/20 апреля). Я припомнил, что в Светлое Христово Воскресенье все 50 лет моей жизни я был обязательно за заутреней. (В младенчестве меня носила тогда в церковь мать; она была так религиозна, что и грудных младенцев считала нужным носить на церковные службы.) Но к Пасхе в начале Страстной неожиданно приехал сын и, благодаря Бога, оказался на вид, несмотря на перенесенную болезнь (чуть ли не тиф и не дизентерия), поздоровевшим и бодрым. Пробыл он в Москве две недели и отбыл обратно в Фомино воскресенье. Он оставил такой адрес: «Южный фронт, 13-я армия, штаб первой отдельной советской Украинской бригады, тов. Текнецжалца». Служба его — «начальник связи». По его словам, дело это не строевое и в не непосредственной близости к боям. В последнее время их учреждение находилось в г. Бахмуте. Расставание было со слезами, с моей стороны, и с искренним пожеланием скорого возвращения в Москву к мирному труду и к жизни мирной, в христианском духе. Храни его, Господи, во всех его путях!
Ну и жизнь была за эти четверть года! От холода квартиранты дома воровали друг у друга дрова; хозяйки надували друг друга в купле и продаже продуктов. У нас дома обнаружили, что купленное молоко по 14 р. за кружку «свернулось», и не вылили его, как негодное, а понесли продавать, и продали его другой какой-то хозяйке уже по 16 р., т. е. даже с прибылью, и надо полагать, что та, в свою очередь, попробовавши его дома, — также пожелает избавиться от него и продаст его к вечеру уже за 18 р. (Так теперь: утром одна цена, а к вечеру чуть не вдвое: мы купили перед Пасхой два фунта творога по 40 р. за ф., но в вечер того же дня соседи платили за творог 70–80 р. за ф.)
Одно время (между 18 марта и 10 апр. н/ст) черный печеный хлеб достигал цены 35–40 р. за ф., а потом стал дешеветь, дойдя до 8 р. Однако вчера цена была 20–22 р.
В «Известиях» сообщено, что с 21 по 28 марта н/ст на «вольном рынке» ржаная мука продавалась по 1.400 р. за пуд, пшено 35 р. ф., конина 18 р. ф., свинина 87 р., сало свиное топленое 120 р., куры 155 р. штука, масло подсолнечное 80 р. ф., грибы сухие белые 150 р. ф., сахар 120 р. ф., чай 320 р. ф. Извозчики прямо недоступны: от Сретенских ворот до Павелецкого вокзала наш квартирант заплатил 250 р. легковому извозчику.
Погода была в феврале сплошь морозная, со снежными метелями, март тоже с сильными морозами, но со второй половины подогревало солнце. Ждали половодья «как в 1908 году», но оно было только немного многоводнее прошлогоднего.
Страстная неделя была солнечная, теплая, а Пасхальная — прохладная и пасмурная; Фомина опять теплая и с солнцем, а вот эта («Жен мироносиц») холодная. Сегодня утром тепла только один градус, но в 1 ч. дня на солнце уже 17°.
Итак, с Божьей помощью я стал вставать, но скоро ли стану выходить на улицу, на службу — не ведаю. Есть еще незажившая рана, и я еще забинтован и ношу компрессы на ягодице. Но так хочется выздороветь, так хочется освободить домашних и доктора (Александр Лазаревич Босин) от ухода за мной, что я делаю, может быть, неосторожные шаги, — еще слабый (это видно по дрожащему сейчас почерку), надсаживаю себя. Поостерегусь — спрячу перо и лягу в постель отдохнуть, а потом, если Бог поможет, достану комплект газет за минувшие четверть года и хоть по заглавиям только впишу в эти страницы то, что было и что есть на белом свете за то время, когда владычицей моей была эта злая и длинная болезнь.
23-го апреля в «Христианском памятнике» приведено из Псалма 102, ст. 13: «Яко же щедрит отец сыны, тако ущедрит Господь боящихся Его…» Ущедри мя Господи! Дай полного и скорого выздоровления!
7/20 мая. Сегодня после 102-дневного пребывания в четырех стенах своей квартиры выбрался наконец на волю, на воздух, на улицу, и был даже в своем управлении, которое за время моей болезни успело дважды переехать с места на место: с Лубянской площади на Чистые пруды и с Чистых прудов на Комиссариатскую набережную, в дом бывш. Шрагер, и даже расформироваться и переформироваться: теперь уже не портовое управление, а «районное» и, значит, я пока что только «бывший помощник начальника бывшего порта», а что будет дальше — о том скажет непосредственное начальство: «Коллегия районного управления», состоящая из трех молодых людей-коммунистов.
