Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов
Катков требовал развития в России чувства личной независимости, личного достоинства и самоуважения, развития правосознания, выступал за свободу печати, свободу высказываний во всех областях общественной жизни, даже в религиозной. «Богатство литературы и жизни возможно только там, где люди действуют по внутреннему убеждению… Кто знаком с нашим духовным миром, тот знает, что в настоящее время у нас обыкновенно говорят и пишут о том, о чем всего менее думают. Пугало ереси, в лицо духовной цензуры, парит над нашею церковною жизнию и леденит все, что находится в границах этого царства». Однако он – мыслитель консервативный, спокойный. Его симпатии именно к Англии не случайны. По тем временам это страна наиболее развитого и укоренившегося капитализма и буржуазного индивидуализма. Укоренение новых принципов, считал Катков, возможно только там, где оно идет постепенно, приучая народ к новому мировосприятию годами и веками; насильственный же переворот обречен на провал. Поэтому так близок ему английский вариант: когда принцип личности на высоте, когда традиции культуры не нарушены, а пронизаны этим принципом, укрепились им, стали без него немыслимы.
Монархия не мешает буржуазии, а буржуазия монархии, – это было особенно важно идеологу капитализирующейся России. «Разумное преобразование, – утверждал Катков, – есть улучшение существующего; сродство разумного преобразования – устранение недостатков, обнаруживающихся в существующем порядке, и, следовательно, сохранение в нем всего того, что удовлетворительно. Основой преобразований должен быть существующий порядок».
М.Н. Катков мечтал в конце 1850-х – начале 1860-х годов о возникновении в стране «русского торизма», который бы организовал влиятельные консервативные силы, чтобы они, как в Англии, отстаивали идеи разумных реформ и самоуправления. Как вспоминал его современник, известный чиновник Е.М. Феоктистов в своей книге «За кулисами политики и литературы», «Катков задался мыслью, что для России необходима система самоуправления в широких размерах… Самоуправление дало пышный цвет на английской почве – отсюда преклонение Михаила Никифоровича перед Англией».
Впервые, опираясь на принципы построения английских журналов, Катков вводит в русский журнал раздел политических новостей и политических обозрений, категорически запрещенных при Николае I. Затем добивается создания еженедельной газеты «Современная летопись», а в 1861 году берет в аренду уже известную ему газету «Московские ведомости». Этим он сильно политизировал вялую общественную мысль
России, а сам стал тем влиятельным публицистом, власть которого порой превосходила власть самых высоких чиновников. Можно даже вспомнить о таком парадоксальном эпизоде, как поездка Каткова в Лондон к Герцену. Он пытался убедить знаменитого эмигранта перейти на умеренно либеральные позиции для более успешного продвижения реформ. Не удалось. Тогда он осмелился вступить в открытую борьбу с кумиром русской публики. Правда, здесь его поддержал либеральный мыслитель весьма высокого класса – Борис Николаевич Чичерин, догадавшийся, что «призыв к топору» исходил не из России, а из узкого круга герценовских друзей.
М.Н. Катков выступает против общинного принципа в русской культуре, полагая, что община сковывает частную инициативу в развитии экономической и культурной жизни. Он полемизирует со славянофилами, винит их в идеализации прошлого, в слепоте к действительности, но основной удар направляет против идей Чернышевского. Общинный принцип как таковой представляется Каткову «неразумно консервативным», подавляющим индивида. Но в «общинности» русских демократов он видел худший вариант общинности, враждебной всему новейшему искусству начиная с искусства Возрождения. В позиции русских демократов он усматривал предвестие, угрозу коммунистического изменения общества. Не будем сейчас спорить, имел ли, скажем, Чернышевский отношение к этим коммунистическим идеалам; на мой взгляд, его антиплатоновская позиция вполне близка идеям буржуазного рационализма. Но важно понять, как Катков понимал коммунизм. «В коммунизме, – писал он, – исчезает все человеческое, всякая возможность человеческого существования. Если бы какая-нибудь магическая сила, послушавшись прельщения этих утопий, решилась вывести их из фантазии в действительность, то совершилось бы нечто совершенно противоположное ожиданию; возвратилось бы мгновенно то состояние, из которого таким медленным, таким тягостным трудом вырабатывалось человечество; вместо исцеления от недуга исчезло бы только то, что чувствует его, исчез бы самый организм, который ищет здоровья, и безгранично разлилась бы та самая стихия, которой не вполне замиренное присутствие в современном обществе составляет всю силу его недуга. Насильственный передел собственности возобновил бы все варварство завоевания, воскресил бы эпоху переселения народов, и человечеству предстоял бы старый путь».
Катков был уверен, что русские нигилисты отрицают культуру, еще не успев вкусить ее плодов, отрицают личность, которая и сложиться-то толком в России не успела, и зовут к варварству страну, и без того далеко не цивилизованную. Поэтому он пытается провести и утвердить в русской культуре буржуазные принципы жизни. Как видим, на этом этапе своей деятельности Катков безусловно находится в кругу идей классического либерализма. Однако начиная с 1862–1863 годов его позиция усложняется. В стране усиливается радикализм; либеральные реформы отрицаются нигилистами, но одновременно тормозятся чиновничеством, которое поневоле связывало Великие реформы с развитием нежелательной свободы.
Государство пребывало в растерянности. Опаснее всего казалась Каткову в этой ситуации как раз неустойчивость русского государства, которое способна пошатнуть любая революционная акция. А из-за этого Россия может потерять и те реформы, что уже совершились.
Первой важной политической акцией М.Н. Каткова стало требование решительного подавления вооруженной силой польского восстания 1863 года. Если русская империя, напуганная угрозами западноевропейских держав, пыталась вначале решить дело миром, то Катков сразу же, несмотря на запрещения и огромные штрафы, налагаемые на его газету цензурой, заговорил о необходимости военных акций против Польши. В «Московских ведомостях» 18 апреля 1863 года он писал: «Отныне для прекращения мятежа нужно не столько истребление шаек, сколько крепкая и надежная администрация края. Не все в Польше радуются восстанию. Напротив, большинство народонаселения страдает от мятежа и, без сомнения, желает, чтобы приняты были все нужные меры для ограждения собственности и жизни людей от терроризма революции».
1863-й – год взлета популярности Каткова среди российского дворянства и чиновничества. Польша посягнула на Русское государство – потрясение было сильное, царь и сановники растерялись. И тут на защиту государства и его основного принципа, принципа «сильной руки», выступил неожиданный и незваный защитник, посчитавший это делом своей жизни. Так «частное лицо», человек, не находящийся на службе, газетно-журнальный издатель, т. е. буржуа-предприниматель, почувствовал себя «государственным человеком», выразителем «русского государственного самосознания», как именовали его в посмертных панегириках.
Сохраняется ли при таком резком повороте приверженность либерализму? Очевидно, что перемена общественно-политической позиции – откровенное (и непривычное для профессорского либерализма, например кавелинского типа) выступление в защиту целостности империи – не могла не заставить Каткова иначе подойти к проблеме либеральных свобод. Теперь он заявляет, что высшее проявление свободы – в служении престолу и государству. «Плодотворно только то право, которое видит в себе не что иное, как обязанность». В
