Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Пробыв в Америке 25 дней, 9/21 мая 1891 года на пароходе «Князь Бисмарк» Чайковский отбыл назад в Европу. В дороге он читал только что вышедшую в Париже книгу Сергея Спиридоновича Татищева, посвященную переписке Александра I и Наполеона «Alexandre I et Napoleon d’après leur correspondance inédite. 1801–1812» (Paris, 1891), а также продолжил работу над «Щелкунчиком». Безусловно, в процессе сочинения балета у композитора уже сложилась и концепция «Иоланты». Работа над обоими сочинениями не только практически была одновременна, но и проходила на страницах одних и тех же нотных тетрадей и записных книжек. В Атлантическом океане у Чайковского родился еще один замысел – симфония «Жизнь».
Из тетради, в которой шла работа над «Щелкунчиком» и «Иолантой», композитор вырвал часть листов. На них он записал несколько нотных набросков и программную запись: «Дальнейшее суть скиццы к симфон[ии] Жизнь! Первая часть – все порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткая (финал смерть – результат разрушения) (2 часть любовь; 3 разочарование; 4 кончается замиранием (тоже краткая)»[787]. Как на многих своих рукописях, Чайковский указал дату «22/10 мая [18]91 г.» и место «В океане»[788].
На старом пепелище
По возвращении из США Чайковский поселился уже не во Фроловском, а снова в Майданове: «Я приехал в Майданово на старое пепелище пять дней тому назад. Ужасно все клонится к упадку и разрушается у Новиковой. Дом мой покосился, беспорядок, запустение»[789]. Здесь композитор продолжил работу над балетом «Щелкунчик», спустя несколько дней Чайковский сообщил Юргенсону: «Теперь засел в Майданове за работу. <…> Я пишу теперь 2-е действие балета, по окончании коего примусь за оперу: “Дочь короля Рене”. В течение зимы и весны буду не торопясь оркестровать обе партитуры (опера в одном действии), составлять клавираусцуги, делать корректуры, и к весне мы с тобой все это представим в Дирекцию»[790].
В том же письме Чайковский обращается к Юргенсону с просьбой: «Я открыл в Париже новый оркестровый инструмент, нечто среднее между маленьким фортепиано и Glockenspiel с божественно чудным звуком. Инструмент этот я хочу употребить в симфонической поэме “Воевода” и в балете. <…> Называется он “Celesta Mustel” и стоит 1200 фр[анков]. Купить его можно только в Париже у изобретателя г. Mustel. Я хочу тебя попросить выписать этот инструмент. Ты ничего не потеряешь на нем, ибо будешь отдавать на подержание во все концерты, где будет играться “Воевода”. А за сим его же ты продашь Дирекции театров, когда он понадобится для балета. <…> Но при этом я желал бы, чтобы его никому не показывали, ибо боюсь, что Римский-Корсаков и Глазунов пронюхают и раньше меня воспользуются его необыкновенными эффектами»[791].
Петр Иванович исполнил просьбу композитора, который использовал челесту в балладе «Воевода», и ее сказочный тембр наполнил волшебством танец Феи Драже в «Щелкунчике». 24 июня Чайковский завершил сочинение балета в эскизах.
В тот же день написал племяннику Бобу Давыдову:
«Согласно обещанию, извещаю тебя, что вчера вечером я окончил черновые эскизы балета. Помнишь, когда ты был здесь, я хвастался, что мне осталось каких-нибудь 5 дней работы, чтобы кончить балет. Оказалось, что в 2 недели едва справился. Нет! Старик, очевидно, приходит к упадку. Не только его волосы редеют и седы как снег, не только зубы валятся и отказываются прожевывать пищу, не только глаза слабеют и легко утомляются, не только ноги начинают скорее волочиться, чем ходить, – но и самая его единственная способность к какому-нибудь делу слабеет и улетучивается. Балет бесконечно хуже “Спящей крас[авицы]” – это для меня несомненно. Посмотрим, что выйдет из оперы. Если приду к убеждению, что могу за своим музыкальным пиршеством подавать только du réchauffe[792], то, конечно, брошу писать»[793].
Через несколько дней Чайковский на неделю уехал в Петербург, где «ежедневно почти бывал в Зоологическом и вообще вел себя как кутящий купчик, получивший наследство»[794].
Петр Ильич вернулся в Майданово 7 июля и через три дня приступил к опере «Иоланта». Работа шла вяло, композитору все время казалось, что он начал повторяться. Одновременно он увлекся трактатами Спинозы: «Я начал серьезно изучать Спинозу: накупил массу книг, касающихся его, и его собственные сочинения. Чем более вникаю, тем более восхищаюсь этой личностью»[795]. Постепенно пришло вдохновение, и Петр Ильич начал сочинять с увлечением.
13 августа Чайковский уехал навестить родных. Сначала он посетил старшего брата Николая Ильича в имении Уколово Курской губернии. Здесь Петр Ильич навестил и маленького Жоржа, приемного сына Николая Ильича, в судьбе которого он принимал такое активное участие. В эти дни произошла и важная для композитора встреча – он познакомился со знаменитым поэтом Афанасием Фетом, который жил в соседнем имении Воробьевка.
Об этом событии Фет рассказал в письме великому князю Константину Константиновичу Романову (К. Р.): «Дня три тому назад обедал у нас приехавший на два дня к нашему соседу Николаю Ильичу Чайковскому, родной его брат Петр Ильич. Он понравился мне, как вполне артистическая натура… Узнав, что он страстный любитель цветов, Марья Петровна поставила перед ним два букета из отцветающего сада, а я прочел и передал ему стихотворение, которым он остался, кажется, очень доволен»[796].
О поездке и встрече с Фетом композитор написал младшему брату Анатолию: «Весьма доволен своей поездкой. Уколово и жизнь у Коли мне очень понравились. Провел у них четыре дня чрезвычайно приятно. Ездил в Коренную Пустынь, а один день провели у Фета. Я его видел в первый раз в жизни и нашел очень интересным. Той глупости, которой он знаменит не меньше, чем своими стихами, я не заметил. Сад их привел меня в восторг»[797].
В конце октября 1891 года Чайковский в письме К. Р. сообщил следующее: «Очень приятно было познакомиться с Фетом. Афанасий Афанасьевич тронул меня своим дружеским приемом. Судя по воспоминаниям его, печатавшимся в “Русском вестнике”, я думал, что беседа его не особенно интересна. Оказалось, напротив, что это чрезвычайно приятный, полный оригинальности и юмора собеседник. <…> Он прочел мне много новых своих стихотворений, причем, я удивлялся, как еще молода и свежа его муза»[798].
На память о свидании Фет преподнес композитору стихотворение «Петру Ильичу Чайковскому», начинающееся словами «Тому не лестны наши оды». Стихотворение написано рукой Фета на бланке «Моск[овско]-Курской жел[езной] дор[оги] Ст[анция] Коренная пустынь»[799]. На нем стоит дата – 18 августа.
Николай Ильич приглашал брата посетить Уколово летом 1892 года, а также сообщал о желании Фета вновь встретиться с ним. Однако посетить Уколово и, возможно, Воробьевку композитор смог уже после смерти Фета, летом
