Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
В эпоху Лорис-Меликова, наравне с чаяниями грядущих реформ и смутными ожиданиями конституции, ощущалась перемена атмосферы и в области еврейского вопроса. Мне потом сделалось известным со слов барона Г.О. Гинцбурга и из других источников, что в бытность министром внутренних дел Макова и при влиянии на него директора канцелярии Перфильева (сделавшегося потом управляющим канцелярии лорис-меликовской «диктатуры», то есть Верховной комиссии), серьезно возникал вопрос о даровании евреям равноправия и, во всяком случае, об отмене запретов для жительства во внутренних губерниях. Циркуляр 3 апреля, так называемый маковский, был как бы авансом; но верховодящие еврейские общественные деятели в столице этою возможностью не воспользовались, не сделали нужных шагов и не вошли в надлежащие соглашения, которые должны были привести к этому результату.
Еврейская молодежь не знала о существовании еврейского вопроса, не чувствовала себя выделенной из русской молодежи вообще. Даже в Полтаве, центре Малороссии, не было речи и у малороссов о другой, как это ныне называется, ориентации, кроме русской. Даже Шевченко и Котляревский не прельщали малороссов, и если «Кобзарь» Шевченки был любим, а «Энеида» Котляревского встречалась в руках у гимназистов, то только как «запретные» книги[167], иначе говоря, никакого тяготения к украинофильству не существовало и, во всяком случае, не замечалось. Национальный вопрос есть продукт позднейшего времени, когда его не было в Малороссии, не возникал он и для евреев. Еврейской литературы почти не было. На древнееврейском языке издавались журналы, была газета «Гамелиц», но чтение их было монополией ортодоксальной части еврейства, интеллигенция же и молодежь никакого представления о древнееврейской литературе не имела, не интересовалась ни ею, ни еврейской историей. И если, как я упоминал, кружок, в центре которого я стоял, носил характер чисто еврейский, то этот характер правильнее определить как еврейско-благотворительный или общественный. От идей чисто национального свойства он был далек. Голус мы слабо ощущали. Так было до 1 марта 1881 года, дня убийства Александра II.
ГЛАВА V
Катастрофа 1 марта 1881 года • Предчувствие наступающей реакции • Погром 1881 года • Инцидент с учителем Мурковским • Влияние погромов на полтавское еврейское население • Изменения в настроении его сравнительно с прежним временем • Отсутствие общественных работников • «Рассвет» и «Русский еврей» • Повторение погромов в 1882 году и новая правительственная политика • Окончание мною гимназии • Экзамены на аттестат зрелости • Вскрытие пакетов из учебного округа с экзаменационными темами • Женское образование у евреев • Выбор факультета и университета
Этот день мне особенно памятен, так как он совпал с днем, когда умерла моя мать, проболевшая после родов больше месяца. Во время ее болезни я, не прерывая своих обычных занятий, жил вне мира, ночи напролет проводил у постели матери. Смерть ее была страшным ударом для меня, и я не знаю, как бы я вышел из душевного кризиса, через который проходил, если бы 2 марта, в день Пурима, в Полтаве не стало известно о кончине Александра II[168]. Жизнь всколыхнулась. Стояли перед неизвестным будущим… Я отчетливо помню, что известие об убийстве императора никого не поразило, — так привыкли к покушениям за конец семидесятых годов, что к новому покушению 1 марта, на этот раз, к несчастью, удавшемуся, отнеслись как к ожидавшемуся рано или поздно явлению. И если тем не менее все заволновались, то не из сожаления об ушедшем прошлом, а из-за неизвестности будущего. Уже тогда личность наследника, впоследствии Александра III, не возбуждала к себе особых симпатий в интеллигентных кругах. Среди молодежи не циркулировало никаких рассказов о личности Александра III, которые располагали бы к ней сердца. Я припоминаю приезд в Полтаву императора Александра II, в 1878 году, после турецкой войны. Он приехал в сопровождении наследника, провел в городе несколько часов для посещения Петровского кадетского корпуса. Само собою разумеется, весь город был на ногах, мы, гимназисты, были выстроены шпалерами, пели соответственные гимны и обязаны были соблюдать строгий шпалерный порядок. Но, когда мы увидели экипаж Александра II, в котором был и наследник, то о всяком порядке было забыто: чудное лицо Александра II, как магнитом, нас притянуло, мы его окружили тесным кольцом, и я еще, как сегодня, слышу явственно его мягкий, ласкающий голос: «Тише, дети, тише!» Лицо его сияло благоволением. Наследник же сидел неподвижно с нахмуренными бровями.
Волнение общества после 1 марта, таким образом, объяснялось предчувствием реакции и ожиданием худших времен, а не, повторяю, сожалением об ушедшем вместе с Александром II хорошем времени. Все события, имевшие место в последние дни царствования Александра II, — совещания о выработке чего-то вроде конституции, планы Лорис-Меликова об изменении порядка издания законов, работа Валуева в этом направлении — словом, все то, что волновало столичные круги, не доходило до Полтавы даже в виде слухов. Для нас конец царствования Александра II был эпохой реакции сравнительно с шестидесятыми годами.
Но вот надвинулась гроза еврейских погромов.
Во второй день Пасхи 1881 года грянул погром в Елисаветграде, а за ним посыпался град ударов в разных других местах. Сгущалась атмосфера и в Полтаве. Со дня на день ожидали своего череда и полтавские евреи. Тревога поднималась по поводу каждого пустяка. Город был наполнен слухами. Ожидали с часу на час движения железнодорожных рабочих, приготовившихся будто громить евреев. Никто не успокаивал населения; правда, никто из властей и не возбуждал тревоги. Даже не было обычной депутации евреев у губернатора с просьбой о предупреждении погрома и о защите. Губернатором в Полтаве был Бильбасов, брат известного писателя. После Мартынова Бильбасов был для Полтавы олицетворением доброты и снисходительности. Губернатора не боялись и даже любили. Ни одного враждебного к евреям акта с его стороны не обнаруживалось, и Полтава была обойдена в отношении погромов…
Был праздник Шевуос, конец мая[169].
Евреи-гимназисты пользовались правом не посещать гимназии в еврейские праздники. Этим правом мы все, ученики 7-го класса, воспользовались и на этот раз. В моем классе было двенадцать евреев, из них некоторые — в
