Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Потом, в походе, получая свои половинку сардинки и три кусочка мяса – ежедневный рацион каждого в течение нескольких недель, мы вместе с Рикардо и Карлосом вслух вспоминали те дни. А Фернандо, слушая рассказы Папи, даже как-то пошутил: «Пиры Вальтасара затмили пиры Альто-Бени!» Кто знает, не сожалел ли он, что решил начать с Ньянкауасу, а не с Альто-Бени? Я всегда вспоминаю слова командира… «Когда тебя мучают сомнения, когда ты боишься сделать неверный шаг, делай, что должно», – так он любил повторять. И это единственный подобающий отзвук, которым откликается моя душа в мучительных поисках ответов у края подобных и прочих отвесных, бездонных вопросов.
Суть заключается в том, что тебе и мне, и другим известна лишь малая, отмеренная временем и судьбой часть великой истины, той, что совершалась и совершается. Узреть ее целиком, во всей первозданной и грандиозной ясности нам с тобой не дано… Ведь нас с тобой не окликнули небеса: «Эй! Ты!»
Я твердо верю в одно: там, в боливийской сельве шедшие вслед за своим командиром, те, кто остался с ним до конца, сделали то, что должны были сделать.
И кто знает, может быть, высшая, недоступная непосвященному взору необходимость заключалась именно в том, что теперь с нами нет ни Коко, ни Рикардо, ни Карлоса, и других, кто нес свое звание человека, этот тяжкий крест, до конца… И даже в том, что Камба, этот хорек, жив до сих пор, и, я слышал, перебрался сюда, в Европу…
III
В Альто-Бени мы здорово трудились, а в Каламине мы трудились, как одержимые. Ведь с нами был сам Фернандо, и все больше чего-либо страшились какой-нибудь оплошностью вызвать его неудовольствие, получить замечание. Но, всё равно, времени оставалось достаточно, и я много читал… Что и говорить, до того, работая в поле с отцом, я редко заглядывал в книги. И еще… встреча с Марией перевернула мою жизнь.
В герилью я попал благодаря Родольфо Салданье. Он был связным городской партизанской сети, создаваемой в Боливии под руководством Че. Но об этом я узнал много позже, уже в Гаване. Салданья работает теперь на радио «Абана Куба», переводчиком с кечуа.
Тогда, семнадцатилетним юнцом, я знал лишь то, что по моей матери мы с Родольфо дальние родственники. Салданья и познакомил меня с братьями Передо. Встреча, изменившая всё для меня. Как древний обряд посвящения кечуа, когда подросток переступает черту очерченного шаманом круга взрослой жизни и становится мужчиной-охотником…
Хотя не было ни костров, ни мучительных татуировок… Салданья попросил отца отпустить меня с ним в Камири, привезти продуктов на праздник. Мы подъехали к лавке и остановились возле джипа, запыленного, с налепленной на кузов и бампер грязью. Капот был поднят, и под ним, нагнувшись, копались в недрах мотора двое. Услышав звук мотора нашей машины, они выпрямились… Не было ни костров, ни шаманских бубнов, но мне послышался нарастающий гул барабанов и топот босых ног, исполняющих танец… Взоры шедших навстречу сверкали, словно отсветы бликов пламени… Их осанка, лица, словно из камня выточенные… Лица индейских вождей, ведущих свой род от андских кондоров. И их взор, исполненный снега и света отрогов Анд…
Особенно Инти… Брови, густые, иссиня-черные, простирались над угольно-черными зрачками, от длины загибаясь кверху. Словно крылья царственной птицы, парящей в ослепительной вышине, недвижно распластанные в восходящих потоках, на уровне заснеженных пиков…
– Вот, привез вам бойца, – поздоровавшись, произнес с улыбкой Родольфо. Он, видимо, рассчитывал вызвать смех, указывая на мой не бойцовский, мальчишеский возраст. Хотя я, рослый, огрубевший от постоянной работы на поле под солнцем и ветром, выглядел старше своих неполных семнадцати. Родольфо протянул руку для приветствия, но Коко показал ему ладонь, черную от блестящей на солнце моторной сажи.
– Не молчи, Алехандро. Вот Инти, это Коко, – всё так же, посмеиваясь, продолжал Родольфо. Он любил пошутить. Но лица братьев Передо хранили такое выражение, что и Салданья перестал смеяться. Их взоры, взоры индейских вождей, оставались такими же гордыми и непроницаемыми.
– Сколько тебе лет, Алехандро? – спросил Коко и взгляд его потеплел. Он был ниже ростом, чуть полнее, подвижнее своего брата. И выглядел моложе. Инти рослый, могучий, с повадками воина, больше молчал. От его пронзительных «кондорских» глаз нельзя было скрыться ни малодушию, ни опасенью и страхам. Как пугливые козы по расщелинам, в смятении прятались от неумолимо парящей тени, но всё бесполезно…
– Семнадцать… – сдавленным голосом произнес я.
– Ты слышал, Инти? – голос и взгляд Коко теплел с каждым произнесенным словом. Он поднял руку, перемазанную жирной копотью. У Инти руки тоже были черными от сажи. – А Сан-Луису было четырнадцать, когда он вступил бойцом в колонну Гевары.
– И Коэльо, ему не было и четырнадцати… – отозвался Инти.
Я не знал тогда, что братья Передо только вернулись с Кубы. Имена Сан-Луиса – Родригеса Рейеса, члена ЦК компартии Кубы, Тумы – бесстрашного Карлоса Коэльо, личного телохранителя Че – ни о чем мне не говорили. Даже имя Гевары… Но близился час, и уже вскоре провидению предстояло сплести и переплавить наши судьбы в один разящий клинок, и закалять это мачете в проливных дождях и адском пекле безжалостной сельвы…
– Давайте, я посмотрю, – произнес я, и, не дожидаясь разрешения, залез под капот. Батрача на алькальда, я здорово набил руку в этих делах, помогая трактористам в починке двигателя и хозяйского джипа. Как я и предполагал, засорился маслопровод – беда большинства машин на пыльных ухабах Боливии.
– А парень – не промах!.. – весело прокомментировал Роберто.
– Любого вылечит, – посмеивался Салданья. – У него отец ветеринар.
Мой отец, действительно, был известен в округе как лекарь животных. Знания он перенял от бабушки. По рассказам отца, она была настоящей знахаркой, дочерью шамана. Мой старик в свободное от работы в поле время иногда лечил травами и заговорами скот и домашних животных. И меня кое-чему учил, я всегда был любопытным, жадным до нового. Людей лечить отец не брался, говорил, что для этого мало умеет…
– Молодец, доктор. Ты будешь хорошим бойцом, – произнес Инти, своей широкой, словно из камня выточенной ладонью пожимая мне руку. Ведь мои ладони теперь были тоже перепачканы… Ни тени иронии не услышал я в его низком, гортанном
