Не проспать восход солнца - Ольга Капитоновна Кретова
Было их всего штук двести. Ну и еще брошюры. Хранилось все у Дьякова. Но когда появилось предчувствие, что он на подозрении у полиции, большая часть литературы была перенесена к Белорусцу.
— Кропоткина мы на затравку давали. Потом уже коллективно разбирали «Три формы революции» Каутского, «Женщину и социализм» Бебеля. После этого переходили к «Коммунистическому манифесту». Затем Плеханов — «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Разбирали вопросы, связывающие философию с историческим материализмом. Самостоятельно и в кружке прорабатывали «Анти-Дюринг» и «Диалектику природы». Доклады, кроме главных наших руководителей, делал Коля Карасевич, потом и я. Все мы были прикреплены к кружкам. Направленность была взята такая: пропаганда идей социализма с позиций социал-демократов, большевиков.
Иногда, очень редко, доходил до нас из Женевы «Социал-демократ» на папиросной бумаге. Была брошюра о Циммервальдской конференции. Маркс — «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», Ленин — «Развитие капитализма в России», «Материализм и эмпириокритицизм». В общем, потребность в литературе росла, а ее не хватало.
И была задумана и осуществлена поездка в Петроград. Рабичев в своей брошюре пишет, что в декабре 1916 года был послан в Петроград Шура Кольнер, который, возвратившись, привез известие, что Петроградский комитет большевиков утвердил молодежную воронежскую подпольную группу и зарегистрировал ее как большевистскую организацию.
Но Рабичев не упоминает (может, и не знал об этом, он не все время жил в Воронеже), что двумя месяцами ранее в Петроград за нелегальной литературой ездили Дьяков и Белорусец. Единственным большевиком, кого они там знали, был Янонис. У него и остановились.
— Маленькая комнатушка, — вспоминает Дмитрий Михайлович, — негде повернуться, тем более все завалено книгами. Ни Василий, ни я не захотели воспользоваться привилегией лечь на койке. Хозяин тоже не лег. Стащили на пол тюфяк, постелили рядом одеяло, еще что-то из одежды и устроились, укрывшись своими гимназическими шинелями. А что заснули только под утро, так совсем не оттого, что ложе было жестким и то в один бок, то в другой поддувало. Проговорили! Янонис расспрашивал о воронежских делах, мы его — о Петрограде.
Все же мы боялись подвести Юлия. Не придрались бы к нему за то, что принимает иногородних гостей, не заявив об этом кому следует. Ведь часто первым помощником охранки был дворник, он и мог поинтересоваться: кто ночует? откуда? зачем пожаловал?
А Янонис, видимо, считал свое жилище небезопасным для нас. Назавтра он отвел нас ночевать в другое место... на склад какого-то издательства. Это было отлично придумано. Там сразу и литературу нам отобрали, частично нелегальную.
Янонис связал Дьякова с партийным центром. После этого наша воронежская группа и была зарегистрирована. На квартиру Дьяковых была дана явка. В канун рождества приехала из Петрограда курсистка-большевичка. Она рассказала много интересного о политической жизни столицы. Но, оказывается, за ней был «хвост» — сыщик. Пришлось хитроумно увести его от дома, а связную срочно переправить на другую квартиру.
Этой же зимой в Воронеж прибыли две курсистки и студент, высланные из Москвы. Они сразу связались с ученической организацией. «Мы очень удивили приехавших товарищей своей молодостью, — пишет Рабичев. — Но вместе с тем им пришлось удивляться и той работе, которую мы делали, и особенно нашей подготовке».
Ошибается Рабичев, когда утверждает, что в начале 1917 года молодежная группа была единственной социал-демократической организацией в городе. Действительно, ведущие большевики-подпольщики, работавшие в Воронеже, находились в это время в ссылке. Но на некоторых заводах оставались социал-демократические ячейки, только законспирированы были накрепко.
Есть у Рабичева упоминание о том, что профессиональный революционер, старейший воронежский большевик В. И. Невский (Кривобоков) зимой 1914 года впервые связался с Дьяковым и Иппой. Слово «впервые» позволяет допустить, что в дальнейшем связь старшего товарища с ученическим кружком имела продолжение. Но, как пишет Рабичев, Невский вскоре был арестован и выслан. О деятельности молодежной организации он получал информацию от своей жены, постоянно жившей в Воронеже. Имел ли он возможность путем переписки что-то советовать, как-то помогать руководителям нелегальной большевистской группы — об этом никаких сведений нет.
Примечательно утверждение Рабичева, что «первой с.‑д. листовкой, выпущенной после февральской революции, в Воронеже была листовка воронежской ученической организации». К сожалению, ни одного экземпляра этой листовки не сохранилось.
Организационное собрание воронежских социал-демократов состоялось в начале марта в школе на Острогожской (ныне Пушкинской) улице, где директором был отец Мити Белорусца — Михаил Андреевич Белорусец. Оповещал о собрании «молодой человек в гимназической форме, оказавшийся Василием Дьяковым», — пишет в своих воспоминаниях член Воронежского ревкома, ныне здравствующий Иван Александрович Чуев. Был избран комитет РСДРП.
Какую же роль сыграл центральный ученический марксистский кружок? Прежде всего — подготовил кадры. Сразу после выхода из подполья молодые большевики Дьяков, Рабичев, Кольнер, Иппа, Карасевич, Прищепчик, Белорусец, Станкевич были направлены комитетом РСДРП на самые серьезные участки работы. Второе: через различные легальные общеобразовательные кружки, через легальную организацию «Семья и школа» было приобщено к идеям социализма очень много молодежи.
— А вы говорили, ничего большого ваша группа не сделала!
— Я имел в виду героическое. А это что же — обычная повседневная работа.
...Беседа наша с Дмитрием Михайловичем длилась, понятно, не один вечер. Это я тут все пересказываю залпом.
Сидели мы и за письменным столом, и во дворике под розовым облаком расцветающего урюка. Бродили по улицам Ташкента, где и наши воронежские парни и девчата помогали ему избыть нежданную беду — последствия землетрясения.
Многое расшевелили мы в памяти, но, кажется, так и не наговорились...
ПОЭТ
Мы оставили Юлия и Женю в гостиной Дьяковых. Листают журнал «Аполлон», обмениваются суждениями о живописи и поэзии. Кажется, раньше Янонису не попадал в руки этот журнал.
Как приятно встретиться на его страницах с земляком.
Чюрлёнис! (В то время писали — Чюрлянис). Художник-музыкант, буквально напоивший иные из своих пейзажей звуками флейты, скрипки, а то и бесхитростного пастушьего рожка. «Соната весны», «Соната солнца»... У этого человека было детски непосредственное и детски сказочное восприятие мира. Он, как ребенок, любил рисовать солнце.
Янонис с нежностью рассматривает репродукции. Он рад, что русские друзья знакомы с Чюрлёнисом.
В отделе поэзии журнала Максимилиан Волошин, Тэффи, Сологуб, Ахматова, Бальмонт, Блок, Брюсов, Мандельштам, Игорь Северянин и еще многие. Тут и подлинные звезды первой величины и литературные кометы.
«Аполлон» в начале своего существования декларировал, что целиком посвящает себя искусству. Но ведь искусства не было, нет и не будет вне политики.
А Женя как-то не вдумывалась. И только теперь, когда эти стихи, морщась как от боли, вполголоса читает Янонис, ей стыдно за свой любимый, такой «высокоэстетичный»
