Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»
Вербовать его начал я. После Первой мировой войны в побежденной Германии Харро был культовой фигурой – вождем «потерянного поколения».
В черном свитере, с гривой белокурых волос, он являлся предводителем богемы и левого искусства, кумиром немецких художников-авангардистов.
В первый раз я увидел его в Париже, кажется, в 1922 году. В тот день группа сюрреалистов устраивала хулиганский вернисаж. Я конечно же пришел туда, потому что всех этих господ «леваков» в искусстве мы закономерно относили к нашим потенциальным агентам. Эти наивные экстремисты, проповедовавшие разрушение рабской буржуазной культуры, почитали Маркса и Ницше. Среди них были знаменитые в будущем поэты, прозаики и художники. Из тех, кого я запомнил на этом вернисаже, – двадцатилетние Арагон, Элюар, Бретон, русская девица Гала (кажется, ее настоящее имя – Елена)… Эта длинноногая дева с ленивой грацией кошки, с загадочными китайскими глазами была женой Арагона и любовницей Макса Эрнста (как и положено разрушителям культуры, сюрреалисты смело крушили и собственные семьи, устраивая любовные треугольники, а порой геометрические фигуры посложнее). Мы на Галу тогда очень рассчитывали. Особенно впоследствии, когда она стала женой знаменитого Дали.
Вернисаж проходил в подвале. В приглашении писалось, что будут выставлены новые полотна уже известного тогда Макса Эрнста. Помню, я спустился в подвал, но никаких полотен не увидел – там царила непроглядная тьма. Время от времени кто-то чиркал спичкой, будто помогая посмотреть на выставленные картины, но спичка тотчас издевательски гасла… В темноте начали непрерывно мяукать. Потом некие тени – это были Арагон и Элюар – принялись носиться по подвалу. Они сбивали с ног посетителей, лапали визжащих дам. Все происходило под аккомпанемент оглушительного женского голоса, осыпавшего присутствующих отборными ругательствами, в это время другой женский голос подозрительно правдиво изображал оргазм.
Как и положено в то безумное время, вернисаж имел невероятный успех. Газеты дружно объявляли новое течение – сюрреализм – «тем», то есть новым и главным. И общество поверило. Это было то же самое, что делали Геббельс и Коба: если во всех газетах изо дня в день повторять и повторять, неважно что, толпа обязательно поверит.
Триумф вернисажа отмечали в ресторане, где я и увидел белокурого красавца Харро.
Тогда, повторюсь, было легко работать по всей Европе. Как говорили о том поколении молодых европейцев: «Если европеец в двадцать лет не „левак“, у него что-то не в порядке с сердцем, если в сорок он не консерватор, у него не в порядке с головой»… Харро был двадцатилетним «леваком».
Знакомство наше я продолжил в Берлине, уже в самом начале тридцатых. В это время Харро презирал эпоху кайзера, но смеялся над правившими социал-демократами. Он был страстным почитателем революционной поэзии и поклонником нашей Революции. Издавал крайне левый журнал «Противник» («Дер Гегнер») и гордился тем, что журнал закрыла власть.
Уже тогда я начал его разработку. Этому «леваку» нравилось, что я, грузинский князь, вчерашний придворный, тем не менее не отрицаю заслуг большевиков. Наше знакомство укрепил щедрый дар: я преподнес ему две картины – Кандинского и Малевича, хранившиеся будто бы прежде в моем тифлисском дворце (Коба расщедрился и приказал «выдать товарищу Фудзи из музея эту мазню»). Харро был в восторге.
Потом власть начал захватывать Гитлер. И если в свои двадцать Гарольд являлся «леваком», то в сорок Фюрер не дал ему стать консерватором. Надо сказать, что в то время Гитлер был искренен. Я помню, как в одной из ранних речей он предупредил: «В нашей борьбе возможен только один исход: либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по трупам врага».
Разработка успешно закончилась, когда Гитлер стал канцлером.
Харро был в бешенстве от происходившего на родине. Во время очередной встречи с ним я понял: пора!
Он тогда работал у Геринга – в люфтваффе в «исследовательском отделе». Сотрудники отдела специализировались на прослушивании телефонных разговоров. Прослушка стала нормой жизни Германии (и это тоже было родное!).
Его работа представляла для нас огромный интерес, открывала великие возможности! К тому же Харро читал лекции высшим функционерам нацистской партии. Кроме того, он был «свой» в самом закрытом аристократическом обществе, его любовницей являлась княгиня Л., а женой – племянница князя Оленбурга… Короче, бесценный человек!
В тот день мы шли с Харро по Унтер-ден-Линден. Какой-то старик-еврей забрел сюда, несмотря на запрещение евреям появляться на главной улице Берлина. Здоровенный детина-штурмовик бил его сапогами. Он устроил игру. Старик падал – палач ждал. Старик поднимался – и палач снова ловко сбивал его сапогом под хохот зевак… У Харро заходили желваки. Оказалось, старик – знаменитый скрипач. Харро уже готовился броситься на штурмовика, но я успел схватить его за руку. Потом он шел и яростно ругался:
– Безумный поганец в обезумевшей поганой стране!
Я сказал ему:
– Я вас понимаю! Даже я, князь Д., ненавидящий большевиков, готов им сейчас помогать… – и прибавил что-то вроде слов Черчилля: – «Если с Гитлером будет бороться сам дьявол, я готов стать его союзником».
Он с чувством пожал мне руку… После чего можно и нужно было спешить. Завершающую часть разработки Харро я передал нашему нелегалу. Он познакомился с ним и свел его с неким Арвидом Харнаком.
Арвид Харнак был племянником знаменитого богослова, блестящим молодым экономистом из министерства хозяйства; ему весьма доверял сам министр, знаменитый финансист Шахт. Его жена – американка, помешанная на Марксе и Троцком. Харнак разрабатывался нами с 1932 года. Этот кутила и игрок уже тогда начал получать от нас деньги. Но работал он с нами не из-за денег, он был идейный марксист и тайный член коммунистической партии.
Уже без меня, в 1935 году состоится историческое знакомство Харнака с Бойзеном.
Вскоре после этого заработает «Красная капелла». Главой подпольной сети станет Харро Бойзен. Внучатый племянник адмирала Тирпица проходил у нас под кличкой Старшина. Харнак отправлял нам донесения под кличкой Корсиканец, позднее – Балтиец. Старшина и Корсиканец будут главными нашими информаторами накануне войны.
У Харро, как я и предполагал, оказались друзья-интеллектуалы во многих министерствах. Вскоре с ними уже сотрудничали люди из министерства пропаганды, писатели, актеры, режиссеры – левая богема… Капелла пугающе быстро росла. Все эти цифры были радостны для отчетов Иностранного отдела нашей Лубянки, но меня они пугали. Организация при таком количестве посвященных обречена. Я сумел объяснить ситуацию Кобе, последовала шифровка нашему резиденту: «Считаем необходимым группу резко ограничить».
