Вячеслав Удовик - Воронцов

Здесь в Кабарде все кончено и устроено; главные виновники, писавшие к Шамилю и просившие его прийти сюда, суть Магомет-Мирза Анзоров, Магомет Кожохов, Магомет Тилтеров и Магомет Куденетов; они скрылись в леса или в Чечню. С ними поступлено по твоей прокламации: они объявлены абреками, имение их конфисковано, и все положенные тобою штрафы и наказания объявлены против тех, которые дадут им малейшую помощь или убежище. Кроме этих четырех есть еще один эфенди Гаджи-Берцов, писавший призвание Шамилю и который попал в ту же категорию; главного же эфенди здесь Шаратлука, который хотя был у Шамиля, но его не призывал и потом немедленно явился к кн. Голицыну, мы удалили на время в Россию. Явившиеся ко мне здесь все князья выбрали для нового Кабардинского суда таких, которые не являлись к Шамилю, и все единодушно просили о строгом наказании настоящих виновных. В числе оставшихся у нас вернейшими и показавших более усердия, нельзя не отличить подполковн. князя Мисоста Атажухина, князя Алкаева Мисостова, Батыр-Бек-Тамбиева, подпоручика Мед-Кудепетова, Баты-Гирея Даутокова, Девлет-Гирея Тамбиева, Жашока Агоева, Магомета Намцова и некоторых других. Народ везде остался спокойным, и те только увлечены или вышли сами в горы, которые были на самой дороге Шамиля или как у Магомет-Анзорова, которого владетели к тому принудили. Теперь все до единого уже возвратились в свои аулы и все уже начали пахать и сеять, как будто ни в чем не бывало. Из тех, которые были собраны у Шамиля в Череке, партия была послана вместе с Чеченцами на Баксан, но как скоро встречены были кавалериею Фрейтага, то Кабардинцы отказались от боя, не смотря на увещания Магомет Анзорова; Чеченцам одним досталось от передовых казаков, и они оставили 5 тел. Ненависть между Кабардинцами, Чеченцами и Тавлинцами останется на долго весьма сильно. Голицыну были трудные минуты до прихода Фрейтага к Череку, и он не мог не ждать атаки для самого Нальчика; но решительно Шамиль не смел ничего атаковать и тем еще более показал слабость свою всем здешним народам.

Я здесь сижу у стола, на котором пишет обыкновенно Голицын и на котором лежат два закона, которые служат ему руководством: Кора во Французском переводе и твоя прокламация, и положение насчет Кабардинского народа. Я это письмо начал в Нальчике, продолжал сегодня 12 числа в Внезапной, а кончу, надеюсь, в Шуре. Вчера я осматривал и решил местность для построения укрепления на Эрак-Су, на половине дороги отсюда до Герзель-аула и в ровной дистанции 11 верст от сих двух укреплений и Таш-Кичу. Эта мера и постановление драгунского полка в Чир-Юрте, куда я сегодня иду, много успокоят и утвердят всю здешнюю плоскость. Из Шуры постараюсь отвечать на разные пункты письма твоего; между тем скажу теперь о причине, по которой отдан под суд полковник Копьев.

Он обвиняется в трех пунктах: 1) Жестокое наказание в 1844 г. одного мастерового слесаря за какой-то ключик, дурно сделанный для его шкатулки, и от которого он исчах и скоро умер в госпитале; смерть его показана иначе, и наказание даже не записано в штрафной книге. 2) За фальшивое донесение вот по какому случаю. В прошлую осень рядовой, также мастеровой команды, повесился; в полку делали следствие о сем и донесли бригадному командиру, «что никакой причины на это не открылось, кроме той, что тот рядовой был пьяница». Время было выбрано, когда бригадный командир генерал Врангель был в отсутствии. Тот же полковой командир Копьев вышел и бригадным, дело велел предоставить воле Божьей и донес в Главный Штаб, что никаких причин не открылось. По дошедшему до меня сведению послано исследовать, и вышло, что рядовой повесился после наказания, также жестокого, за то, что он будто без позволения делал для какого-то генерала мебель и что по вскрытии тела медиком найдены сильные знаки наказания, которые медик скрыл, равно как и офицер при вскрытии бывший, и что фельдшера даже показали, что в ранах были остатки палок или розог. 3) Он был, по прежнему еще утверждению Нейдгардтом, поставщиком провианта в своем полку и давал солдатам такую муку, что они теряли 10 % на очистку, которых он им не вознаграждал. Два раза на этот счет были жалобы и ему замечания; наконец, при последнем следствии найден в той же несчастной мастеровой команде, которая не имела способов как в ротах очищать муку, такой хлеб, который, по сделанному формальному акту, назван отвратительным и вредным. Вот, любезный Алексей Петрович, за что Копьев отдан под суд. По моему мнению и по моей совести причины более нежели достаточны. О прежней его службе, которую ты называешь блистательною, я ничего не знаю; знаю только, что в последние годы здесь он нигде не был, никуда не просился; а теперь, — когда два батальона его полка назначены в экспедицию, он не только не просился с ними идти, но беспрестанно ходатайствовал, чтобы первый батальон оставался на месте… Он опять просил об этом бывшего начальника штаба, даже после того, когда я ему сказал, что с такими правилами он не будет находить благородных людей, чтобы служить офицерами в уважаемом Грузинском гренадерском полку. Все его занятия были по провиантской части и формировании мастеровых, которых я с самого начала прогнал несколько десятков из Тифлиса, между прочим одного парикмахера, прекрасного гренадера, который учился сей благородной науке у Французского парикмахера в Тифлисе, взамен другого, который у того же парикмахера учился и в прошлом году, купаясь в Куре, утонул. Правда, что на это была причина; ибо Копьев сам носил парик и для того желал иметь настоящего для сего артиста. Впрочем, я сначала донес чрез военного министра, что конфирмации по делу Копьева я здесь не положу, а все дело отправлю с одним только моим мнением на рассмотрение генерал-аудиториата и высочайшее разрешение Государя Императора.

С Дадьяном поступлено может быть и слишком строго, и может быть от того самого и последствия не были совершенно удовлетворительны; злоупотребления в том же роде продолжались и теперь еще не вовсе искоренились. Из Тифлиса я выслал осенью к ближним своим полкам 630 человек, т. е. сильный батальон, которые были там без пользы и в противность закона. Всего труднее справиться с сенокосами, которые почти везде сделались спекуляциею полковых командиров; привести это в совершенный порядок очень трудно, почти невозможно, но буду стараться сколько сил будет. За прошедшее не взыскиваю; стараюсь только, чтобы на будущее время всего этого было менее.

Я оканчиваю это письмо в Шуре; но при первом досуге и не позже как из Тифлиса, где и надеюсь быть к 1 июня, буду отвечать на другие статьи письма твоего и распоряжусь насчет карт для тебя и сведений. О Кучине я справлялся и сегодня его увижу; он не был представлен в прошлом году полковым командиром в офицеры, потому что слишком недавно был произведен в унтер-офицеры, но при первом случае это будет сделано. Его очень хвалят, и он заведывает школою колонистов; но как скоро какой-либо батальон пойдет туда, где могут быть случаи отличиться, то он будет туда откомандирован, а школа отдастся другому. Пожалуйста, скажи все это почтенному его отцу.