Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель
Это ревностное и глубокое почитание Богородицы отмечали все, кто изучал религиозную жизнь на Руси, и порой задавались при этом вопросом, так ли уж это почитание православно, как принято считать. Возникал вопрос, не лежат ли в основании этого экзальтированного культа смутные отголоски очень древнего языческого культа, широко распространенного некогда у славян, – культа плодородной Матери-Земли, Всеобщей Матери. Очевидно, что культ этот был некогда основой славянского язычества, малоразвитого и ограниченного почитанием элементарных природных сил. Возможно, что понятие Всеобщей Матери имело к этому какое-то отношение в самом процессе формирования религиозной мысли, которая так мощно вобрала в себя почитание Матери Христа, Матери всего человечества, поскольку Она Матерь Богочеловека. Мы не будем останавливаться здесь на этих соображениях, потому что знаем, что всегда и повсюду можно обнаружить в народном религиозном сознании пережитки верований, которые древнее, чем само христианство; мы также знаем, что повсюду христианство преображало те смутные интуиции, которые предшествовали Откровению, одухотворяя их. Как у всех стран, принявших христианство, и у Руси было собственное прошлое, с его туманными устремлениями, которые христианство осветило сияющим светом; достаточно лишь мимоходом об этом вспомнить. Но что нас интересует в первую очередь, это тот факт, что византийское христианство, которое впитала Россия, могло повлиять в некоторых отношениях и на русскую духовность в том смысле, что в ней стал преобладать культ Матери-Заступницы, почти оторвавшийся от человеческой реальности Марии.
Попробуем это объяснить. Восточной Церкви пришлось выдержать долгую внутреннюю борьбу с монофизитством; ей так и не удалось устранить полностью его следы, особенно в народной духовности. Монофизитство – нужно ли об этом напоминать? – рассматривало Христа только в аспекте Его божественности, так и не сумев до конца принять реальность Его воплощения. Для монофизитов Христос был только Логосом, Божественным Словом под внешней видимостью человека; это не был Богочеловек, которому Церковь поклоняется в двух Его природах – божественной и человеческой, не раздельных, но и не слиянных. Конечно, эта формула двойной богочеловеческой природы, провозглашенная Халкидонским собором, стала непреложным учением Церкви не только на Западе, но и на Востоке. Но в византийском мировоззрении всегда сохранялись пережитки того христологического учения, по которому человеческая природа Иисуса растворилась в божественности Слова. Помимо богословского определения, здесь есть еще и психологический оттенок, смутный и неосознанный. И именно этот оттенок мы и находим в русском религиозном чувстве, и именно он и нашел широкое отражение в почитании Богородицы.
Богоматерь, да, но отнюдь не похожая на всех человеческих матерей. Ибо и Сам Иисус не материальный человек, но скорее сияющее или страшное видение – Царь Небесный, Верховный Судия, милосердный Спаситель, – в котором человеческий элемент кажется отсутствующим, растворившимся в сиянии божественного величия. Мысль верующих на Руси почти не вдается в подробности земной жизни Иисуса, она отходит от них, словно тяготясь ими. Культ Младенца-Иисуса, который так дорог латинскому Западу, кажется почти оскорбительным для русской религиозности; те немногочисленные его следы, которые можно найти, западного происхождения и появились не так давно. На Руси никто никогда и не думал о почитании Святого Семейства. Обратим внимание, что в русском календаре даже нет праздника святого Иосифа; он числится в святцах просто как «праведный», без богослужебного поминания. Все это дает нам ключ к тому особому почитанию, которое в некотором роде обожествляет Марию, затемняя в Ней тем самым Ее человеческий характер.
И, кроме того, само это нежное имя Марии почти никогда не произносят верующие в своих молитвах к Богоматери. Русские часто удивляются и даже чувствуют себя шокированными, когда слышат, как католики призывают Пресвятую Деву Ее женским именем. Да, конечно, имя это постоянно присутствует в гимнографии и в богослужебных текстах, но в повседневной жизни русский не дерзнет так обращаться в Богородице. Отметим также, что русские женщины, которые носят имя Мария, получили его не в честь Пречистой Богоматери: их святой оказывается или Мария Магдалина, или Мария Египетская (которую очень почитают на Руси), или любая другая святая Мария, но никогда не Божия Матерь, потому что назвать девочку так в Ее честь было бы таким же шокирующим поступком, как назвать мальчика Иисусом.
Отметим еще и почти полное отсутствие в популярной русской литературе рассказов о жизни Пресвятой Богородицы. Вместо этого мы находим здесь легенды, порой просто замечательные, о Ее заступничестве за грешников, о благодати, нисходящей от Царицы Небесной. Но никогда никаких подробностей о человеческой жизни, смиренной и незаметной, о Той, Кто была благословенна среди всех женщин. Апокрифическая литература, которая была отрадой для средневековых христиан, пришла на Русь вместе с христианством и пользовалась большим успехом, но прошла здесь своеобразный отбор, четко отразивший народные предпочтения: если «апокалипсисы», всевозможные откровения и прочие апокрифы того же рода читали с жадностью и переписывали во множестве экземпляров, то при этом русский читатель не проявлял никакого интереса к апокрифам о земной жизни Христа и Его Матери – к таким, как Протоевангелие, пользовавшееся на Западе большим успехом под заголовком «Евангелие детства Иисуса», украсившее своей наивной грацией «Золотую легенду». И все же это Протоевангелие, широко распространенное в византийском мире, оказало влияние и на византийскую литургию: его следы мы находим, например, в празднике Введения Пресвятой Богородицы во храм, а также в византийской и русской иконографии. Но для простых верующих все это осталось, если так можно выразиться, в области нереального, или скорее нематериального. Что же касается черт, имеющих отношение к повседневной жизни божественного Младенца и Его Матери, к их домашней жизни, к их повседневным жестам, то тут не только не ощущалось никакой потребности узнать об этом подробнее и больше, но, наоборот, на все это набрасывали завесу забвения.
В конце XIX века в России вышли две книги, посвященные земной жизни Пресвятой Богородицы, но у широкой массы читателей они успеха не имели, более того, некоторые даже сочли их тон скандально фамильярным. Мы позволим здесь себе одно личное воспоминание: однажды священника, окормлявшего профессиональное училище для девушек, попросили рассказать ученицам о Пресвятой Деве, чтобы привести Ее в пример этим девочкам, которым была уготована скромная и трудовая жизнь. Священник отказался, очевидно, из‑за нежелания говорить о Богородице в Ее человеческом аспекте.
Богоматерь, Матерь Христа, Бога нашего, а вовсе не человеческая мать, подобная всем прочим матерям.
Сформулировав таким образом впечатление, которое производит почитание русскими Богородицы, мы сразу предвидим возражение. Ведь именно в русской иконографии Пресвятая Дева изображается всегда с Младенцем на руках и почти никогда не изображается в одиночестве – разве не так? И тогда почитание обращено именно к Ее Материнству, а не к какому-то нематериальному видению.
Это верно при условии, что мы согласимся с тем значением, которое приписывают такому материнству. Оно носит символический характер. Иконографический тип Матери, Которая держит на руках дитя, лишен реализма: это священная фигура, у которой каждая деталь подчинена правилам, основанным на символизме. Когда мы видим богородичные иконы, на которых эти правила нарушены, чтобы дать больше жизни Младенцу и Его Матери, то можно сразу заметить, что тут иконография отходит от традиционного образца, подпадая под западные влияния, – как в достаточно известной иконе «Умиление» и в некоторых других. Иконографическая формула, которая больше всего соответствует русскому представлению о Богоматеринстве, дана знаменитой иконой «Знамения», в которой Богоматерь изображена в священной позе Оранты (обе руки подняты вверх) со Христом, изображенным в медальоне на груди. Здесь символизм достигает совершенства в выражении себя. Но опытный глаз различает его и в других известных иконографических типах (знаменитые иконы Казанской, Иверской, Владимирской Богоматери и т. д.), где Матерь держит Дитя на руках таким образом, что в материнской позе здесь ни следа не осталось от реализма. Младенец здесь – всего лишь символ материнства.
