Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала

— Этот парень, пусть он у вас побудет, — сказал мой провожатый, кивнув офицеру.

Помещение было без окон, поэтому здесь постоянно горел свет. Охраны ко мне специально приставлено никакой не было, и я мог перемещаться в пределах этого помещения, слушать транзистор, принадлежавший одному из полицейских. Входили и выходили полицейские, никто на меня не обращал никакого внимания. Одни ложились отдыхать, другие выходили заступать на дежурство. Обычная жизнь полицейского участка. Разговорились с офицером. Он резко критиковал нынешнее правительство и строил планы эмиграции в ЮАР, где его полицейские навыки больше пригодятся, чем здесь, в погрязшей в коррупции стране. Он, конечно, понятия не имел, с кем беседует, ему никто ничего не разъяснил, а мне и подавно делать это было незачем.

Мне разрешили выйти в крошечный дворик — подышать свежим воздухом. Дворик представлял собой бетонный коридор, ведший через дежурную часть дальше, по-видимому, на улицу. В этом коридоре с одной стороны были помещения полицейского участка, с другой— четырехметровая бетонная стена. Рядом с дверью казармы была решетка камеры, где сидели двое задержанных. Один из них, здоровенный мужичище с красным носом, поляк, сидел за пьяный дебош, другой — креол, сидел за наркотики. Оба с виду люмпены, они не внушали мне никакого доверия.

Уже рассвело. Оглядел бетонную стену. На ней выступали концы прутьев арматуры. Есть опоры для ног. Перемахнуть, конечно, можно, а дальше что? Что там, за стеной? И далеко ли уйдешь? Да и светло уже. Подождем, пока стемнеет. Да и местность совершенно незнакомая. Пригород Буэнос-Айреса, а какой— не знаю. Несколько жалких песо в кармане, которые каким-то чудом уцелели после обыска. А семья? Но уходить все-таки надо. В казарме розетка. Можно в ночное время устроить короткое замыкание и попробовать уйти через стену. На улице у дверей полицейский с автоматом. Да и погаснет ли свет везде? А если не погаснет, меня застукают? Прощай тогда вся игра. Они сразу все поймут. Нельзя зарываться. Казарма — это ведь та крошечная капелька доверия, которое мне удалось завоевать. А без доверия ничего не выйдет. Нет, не пойдет. Придется подождать. Немного, урывками поспал. Вернее, впадал в забытье. Прошел день. Наступил вечер. Суббота и воскресенье. Никто за мной не приходил, хотя я постоянно нахожусь под наблюдением: то охранник посмотрит из глубины коридора, то полицейский, сменившийся с дежурства, — один спит, другой читает или слушает радио. В разговор не вступают. Очевидно, проинструктированы. Утром в воскресенье пришел полицейский-парикмахер, открыл каморку, надел белый халат поверх мундира и, усадив в кресло, побрил меня.

— Ну вот, теперь другое дело, а то как перед начальством предстанешь, коль весь щетиной зарос, — сказал он удовлетворенно, любуясь своей работой.

Прошел еще один день. Кормили тем, что приносили для дежурных: жареное мясо. Есть не хотелось, и я практически ничего не ел, только пил кофе.

На третий день после ареста (как-то удавалось вести счет времени), когда стемнело, за мной пришли. Снова накинув пиджак на голову, вывели на улицу и усадили в машину. В машине позволили надеть пиджак. Защелкнули наручники. Один из охранников дал мне темные очки и заложил за стекла вату. Я в этот момент сильно зажмурился, а когда все было сделано, открыл глаза и подвигал немного надбровными дугами. Открылась маленькая щелочка у переносицы, сквозь которую я мог наблюдать за происходящим. В пустынном переулке стояло несколько людей в штатском. Вот они сели в машину, и она тронулась с места. За ней тронулись и мы. С двух сторон охранники. Ехали около часа. Краешком глаза я определил, что въехали в зону Палермо. Рев самолетов был тому подтверждение: рядом аэропорт, расположенный на берегу реки Рио-де-ля-Плата. Въехали в подземный гараж какого-то дома. Выжидали, пока освободится лифт. На скованные наручниками руки накинули чей-то плащ. Затем плотно набились в лифт человек шесть вместе со мной и все поехали наверх. Вошли в квартиру. Только здесь мне сняли очки и наручники. Квартира из трех комнат и кухни. Крохотная спальня была отведена для меня. Ставень-жалюзи был слегка приоткрыт. Я подошел к окну. Высота 60–70 метров. Внизу страшным колодцем темнел двор. Как потом выяснилось, мы находились на двадцать втором этаже.

— Смотри не смотри, отсюда не удерешь, — сказал, ухмыляясь, вошедший в комнату капитан Охеда.

Охеда был смуглолиц, почти мулат, с острыми чертами лица и недобрыми черными маслянистыми глазами. Он держал в руках наш приемник «Браун». Вынул из кармана шифроблокнот. Мне на допросе пришлось сказать, что он собой представляет, этот шифроблокнот. А представлял он собой самую обычную, довольно толстую записную книжку, где строго определенные странички должны были оставаться чистыми. Там тайнописью нанесены шифртаблицы — колонки пятизначных цифр.

— Ну-ка покажи, как это у вас делается. Ведь скоро прием? Послушаем? (Перед этим я указал время приема Центр — «Вестам» и частоты передач.)

— Принеси утюг, — сказал я.

Он принес утюг. Нагрели. Вырвав нужный листок, я проглаживал его, пока не проступили группы цифр. Подержал еще немного, пока листок не принял коричневатый оттенок, что означало «пережог», листок стал совершенно хрупким, готовым рассыпаться в прах, если его сжать в руке. Охеда как зачарованный смотрел за моими приготовлениями, поэтому и упустил этот важный момент: пережог. Двое охранников находились в гостиной, где стоял телевизор. Велась трансляция футбола. Двое других возились на кухне, готовя немудреный ужин. Меня уже как бы принимали за своего и поэтому пригласили за стол. Жареное мясо, зеленый салат, сыр, фрукты, кофе и, конечно, молодое красное вино. Посидели все вместе немного за столом, болтая о том о сем, в основном о футболе и конных скачках. В одном из охранников я узнал того, кто приходил в мой офис в день ареста. Но оп об этом не вспоминал.

— Ну, пошли, — сказал Охеда будничным голосом, когда мы закончили трапезу.

Мы вошли в мою комнатку, сели за небольшой стол. Наушники были только у меня, поэтому Охеда сидел сбоку и вел запись передачи на магнитофон. Я же записывал от руки, благо слышимость на высоте небоскреба была превосходной. Сверил первые цифры шифровки с шифроблокнотом.

— Видите, это совсем другие группы. Вот, посмотрите сами, — сказал я. — Это совсем не те группы, понимаете?

Охеда тупо моргал глазами: было видно, что в этом деле он ни черта не смыслил.

— Прямо чертовщина какая-то! — сказал я. — Совсем не те группы, должны быть другие, — и я, как бы в сердцах, смял листочек с шифром, бросив его в пепельницу. Перекаленный листочек превратился в кучку трухи.