Нестор Котляревский - Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения

Само собою ясно, что о медленном увядании и смерти поэту приходилось думать и говорить очень часто. Еще в Петропавловской тюрьме он писал:

Как много сильных впечатленийЕще душе недостает!В тюрьме минула жизнь мгновений,И медлен и тяжел полетДуши моей необновленнойЯвлений новых красотой…Однообразна жизнь моя,Как океана бесконечностьНо он кипит… свои главыПодъемлет он на вызов бури,То отражает свет лазуриБездонным сводом синевы,Пылает в заревах, кровавыйОн брани пожирает след;Шумит в ответ на громы славыИ клики радостных побед.Но мысль моя – едва живая —Течет, в себе не отражаяВеликих мира перемен.Все прежний мир она объемлет,И за оградой душных стен —Востока узница – не внемлетВосторгам западных племен.

Тюрьма сменилась каторгой, и мысль о настоящем стала еще мрачнее.

Одоевский узнал о смерти Грибоедова и писал:

О дайте горьких слез потокомЕго могилу оросить,Ее согреть моим дыханьем!Я с ненасытимым страданьемВопьюсь очами в прах его,Исполнюсь весь моей утратойИ горсть земли, с могилы взятой,Прижму, как друга моего.Как друга!.. Он смешался с нею,И вся она родная мне.Я там один с тоской моею,В ненарушимой тишине,Предамся всей порывной силеМоей любви, любви святойИ приросту к его могиле,Могилы памятник живой.Но под иными небесамиОн и погиб, и погребен;А я – в темнице! Из-за стенНапрасно рвуся я мечтами:Они меня не унесут,И капли слез с горячей веждыК нему на дерн не упадут.Я в узах был; но тень надеждыВзглянуть на взор его очей.Взглянуть, сжать руку, звук речейУслышать на одно мгновенье —Живила грудь, как вдохновенье,Восторгом полнила меня!Не изменилось заточенье;Но от надежд, как от огня,Остались только дым и тленье.Они – мне огнь; уже давноВсе жгут, к чему ни прикоснутся;Что год, что день, то связи рвутся;И мне, мне даже не даноВ темнице призраки лелеять,Забыться миг веселым сномИ грусть сердечную развеятьМечтанья радужным крылом.

Так текли годы, и мысль о близкой смерти все настойчивее и настойчивее тревожила фантазию поэта. Одоевский писал отцу:

Меня чужбины вихрь умчалИ бросил на девятый валМой чёлн, скользивший без кормила;Очнулся я в степи глухой,Где мне не кровною рукой,Но вьюгой вырыта могила.

Но вот каторга сменилась поселением; окончились и годы поселения: Одоевский ехал на Кавказ. На пути, за несколько верст до Ставрополя, он и его товарищ М. А. Назимов, сидевший с ним в одной повозке, увидели стаю журавлей, летевших к югу. «Приветствуй их!» – сказал Назимов своему товарищу, и Одоевский ответил на этот вызов стихами, в которых опять прозвучало приветствие смерти:

Куда несетесь вы, крылатые станицы?В страну ль, где на горах шумит лавровый лес,Где реют радостно могучие орлицыИ тонут в синеве пылающих небес?И мы – на юг! туда, где яхонт неба рдеет,И где гнездо из роз себе природа вьет;И нас, и нас далекий путь влечет…Но солнце там души не отогреет,И свежий мирт чела не обовьет.

Пора отдать себя и смерти, и забвенью!Но тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,Что нас не севера угрюмая сосна,А южный кипарис своей покроет тенью?[158]

И чем ближе подходил поэт к 1839 году, последнему в его жизни, тем явственнее слышался ему этот призыв смерти. Среди его стихотворений есть одно, очень сильное и мрачное, написанное неизвестно по какому случаю и обращенное к какому-то женскому образу, если под этим образом не разуметь души самого поэта. Это – очень яркое изображение предсмертной агонии.

Зачем ночная тишинаНе принесет живительного снаТебе, страдалица младая?Уже давно заснули небеса;Как усыпительна их сонная красаИ дремлющих полей недвижимость ночная!Спустился мирный сон, но сон не освежитТебя, страдалица младая!Опять недуг порывом набежит,И жизнь твоя, как лист пред бурей, задрожит,Он жилы нежные, как струны напрягая,Идет, бежит, по ним ударит, и в ответТы вся звучишь и страхом и страданьем.Он жжет тебя, мертвит своим дыханьем,И по листу срывает жизни цвет…И каждый миг усиливая муку,Он в грудь твою впился, он царствует в тебе.Ты вся изнемогла в мучительной борьбе;На выю с трепетом ты наложила руку;Ты вскрикнула, огнь брызнул из очей,И на одре безрадостных ночейПривстала, бедная: в очах горит мученье,Страдальческим огнем блестит безумный взор,Блуждает жалобный и молит облегченья…Еще проходит миг; вновь тянутся мгновеньяИ рвется из груди чуть слышимый укор:«Нет жалости у вас! Постойте! вы так больно,Так часто мучите меня…Минуты нет покойной. Нет! довольноСтрадала я в сей жизни; силы нет…»

Приведенные стихотворения говорят достаточно ясно о том, какое безотрадное настроение охватывало поэта всякий раз, когда он начинал размышлять о своем настоящем.

Особенно печально был он настроен в самые последние годы своей жизни. Его предсмертная тоска всего яснее отразилась в его стихотворении «Моя Пери», которое он сочинил в Карагаче, в Грузии, в 1838 году, т. е. за год до кончины. Это единственное из всех его произведений, в котором он изменил своей любви к людям и жизни, почувствовал полное свое одиночество и с радостью готов был променять земную жизнь на любую воздушную отчизну. В сборнике его стихотворений, эти мрачные строки – одни из самых грациозных.

Взгляни, утешь меня усладой мирных дум,Степных небес заманчивая Пери;Во мне грусть тихая сменила бурный шум,Остался дым от пламенных поверий…Теперь, топлю ли грусть в волнении людей,Меня смешит их суетная радость;Ищу я думою подернутых очей.Люблю речей задумчивую сладость.Меня тревожит смех дряхлеющих детей,С усмешкою гляжу на них угрюмый;Но жизнь моя цветет улыбкою твоей,Твой ясный взор с моей сроднился думой.О, Пери! улети со мною в небеса,В твою отчизну, где все негой веет,Где тихо и светло, и времени косаПред цветом жизни цепенеет.Как облако плывет в иной, прекрасный мирИ тает, просияв вечернею зарею,Так полечу и я, растаю весь в эфирИ обовью тебя воздушной пеленою.

XVIII

Была и еще область чувств и ощущений, куда поэт спасался всякий раз, когда тягота действительности давала себя слишком чувствовать. Это – его личные воспоминания. Они в нем оставались так свежи, что перед ними бледнело настоящее.