Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич

Но почему же человек с таким уровнем знаний, с такими научными заслугами не стал полным российским академиком?

«Он был членом Президиума Академии наук, будучи членом-корреспондентом! Зависть к нему была иссушающая. Но все знали: а ты вот не академик! И понимаете, какое дело, это очень понятно, — считал академик Г. И. Баренблатт. — Андрей Петрович был слишком крупным человеком, поэтому его опасались выбрать в академики. Те, которые там распоряжались выборами. Почему? Роль крупного ученого состоит в том, чтобы не каждый день выпускать статьи, а вот он есть, и рядом с ним устанавливаются масштабы. А если таких людей нет, то всякий человек может считать себя крупным ученым и подбирать себя слабее. Ну, давайте так: Андрей Петрович — бесспорно, крупный ученый. Бесспорно, крупная личность! Бесспорно, энциклопедические знания у человека! А, так сказать, зачем он нам? Он хулиганить будет, не то говорить».

«Я этой академической кухни насмотрелся с детства, — говорил Ю. Г. Пузаченко. — Знал об этих всех чаепитиях, как отбираются те, за которых будут голосовать. Всю подноготную академических собраний и выборов знал очень хорошо. Один из важных критериев — чтоб был свой человек и воды не замутил. Я насмотрелся на господ-академиков — Григорьева, Герасимова, Маркова. Академик — это очень тяжелая штука. Их нельзя было критиковать. Нельзя было им сказать: „Вы ошибаетесь!“ Это были непререкаемые носители абсолютной истины! Особенно тогда — cейчас, конечно, полегче. И это разрушительно действует на человека. Он теряет обратную связь, самоконтроль и так далее, как всякая власть, как всякая лесть. Он, получается, находится в вакууме. А собственных мозгов, аналитических, чтобы распространить обратную связь на себя, у него не хватает. Поэтому происходит совершенно естественный процесс „оцементения“. У Андрея Петровича этого снобизма не было совершенно, но он подчинялся этой догме».

Когда в 1999 году в Севастополе открыли филиал МГУ имени М. В. Ломоносова — первый зарубежный (в то время) филиал российского университета — Андрей Петрович сразу поехал туда.

Профессор Е. И. Игнатов вспоминал: «Андрей Петрович несколько раз вместе с супругой к нам приезжал. Читал лекции у нас в филиале и выступал на ученом совете Морского гидрофизического института по проблеме потепления климата за счет увеличения озоновых дыр. Его слушали с большим интересом. А Млада Алексеевна, артистка Московской филармонии, выступала со стихами, рассказами, такая яркая женщина. Студенты и преподаватели с удовольствием ходили на ее вечера. Жили они в Форосе, где обычно останавливались в гостинице, а привозили их на машине — всё как положено».

О. М. Горшкова вспоминает: «Он любил машину водить. Но под конец уже у него произошел случай — за рулем он, видимо, на какое-то мгновение потерял сознание и не справился с управлением. Сразу звоночек! И после этого он перестал ездить. Какое-то время не ездил, может быть, неделю. А потом у него появилась машина с шофером».

Д. Д. Бадюков рассказывал: «Я уже не говорю, что до последних лет — ну, не до последних — водил машину. На машине он надорвался, конечно. Со зрением стало плоховато. У него тогда на Комсомольском проспекте был печальный случай, когда он тетку не то чтобы сильно сбил, но тиранул. После этого он сам за рулем уже не ездил. Это было после 2000 года. Еще в „Московском комсомольце“ была заметка, как членкор Академии наук сбивает тетку».

О. М. Горшкова продолжает: «В конце 2002 года я, помню, сломала ногу. В кабинете еще как-то пыталась держаться, а тут уже рухнула просто — тяжело. Какое-то время, несколько месяцев, меня Ира Фадеева подменяла, пока у меня был гипс. Маялась я, наверное, полгода. А потом появился Борис Валентинович Иванов. Он стал Андрею Петровичу одновременно и секретарем, и помощником, и шофером».

Рассказывает Б. В. Иванов — летчик, с которым Андрей Петрович много лет назад познакомился на партконференции во Владивостоке:

— Почти каждый день мы с ним ездили по Рублевскому шоссе. Я заезжал на дачу, забирал Андрея Петровича, часто к нам присоединялась Млада Алексеевна, которой тоже нужно было на работу, и мы ехали в Москву. А Рублевка есть Рублевка. Там не прогнозируемо. Можешь приехать, а можешь и не приехать на работу! Несколько раз подряд мы попадали в глухую пробку, Андрей Петрович нервничал, у него заседание кафедры. Он, даже чувствуя себя неважно, считал себя не вправе опаздывать. Если не мог приехать вовремя, названивал Елене Ильиничне Голубевой и всем-всем-всем. А тут мы попадаем в очередную пробку. Загорается красный светофор, вся дорога пустеет, но встречных машин нет. И нас не пускают. Он меня спрашивает: «А что происходит?» Я говорю: «Дорогу перекрыли. Значит, первое лицо едет на работу». Он посмотрел на часы: «Ничего себе! Полпервого! На работу!» Помолчал, подумал и спрашивает: «Борис Валентинович, а где ‘вольво?’» Это старая машина, которую мы поставили в отстой и ездили уже на новой. Я говорю: «Андрей Петрович, она на ходу, заправлена. Можно запустить и ехать». — «Ну, вы мне ее подготовьте. Я завтра поеду и в Ново-Огарево дорогу перекрою: сделаю вид, что машина сломалась».

Дорога порой занимала много времени. Чтобы его скоротать, Андрей Петрович рассказывал в машине анекдоты и разные истории. Политические и времен его батюшки, про то, как их подслушивало тогда КГБ — микрофоны были в люстре. Все Капицы об этом знали и только говорили друг другу: «Молчи, молчи!» Знали, что весь дом на нижней даче прослушивается. Интересно рассказывал про Берию. Ведь интересы Петра Леонидовича и Берии пересекались несколько раз. На что Андрей Петрович имел совершенно особое мнение, он говорил: «Ну да, они нас, конечно, доставали в то время. Но мы не считали это препятствием для общения!»

Во время наших каждодневных поездок с Андреем Петровичем Ельцин уже ушел на заслуженный отдых, передав бразды правления Путину, но в газетах все равно про него и его семью печатались разные статьи. А я ему их подбирал и иной раз зачитывал, пока мы в пробке стояли. Я говорю: «Андрей Петрович, вот посмотрите, что сегодня опубликовано в ‘Новой газете’: ‘Наина Иосифовна жалуется корреспонденту, что у внучки Машеньки прохудились сапожки. И дедушка Боря поехал искать клей и заплаточки, чтобы их заклеить’». Как он хохотал! Потом, наверное, месяц вспоминал эти сапожки! И говорил: «Ну неужели они до сих пор нас считают люмпе´нами! (Андрей Петрович делал ударение на `Е`. — Прим. авт.) Вот всех поголовно! Ну также нельзя!» Он читал между строк.

Насколько я понимаю, Андрей Петрович был не согласен с нашим нынешним курсом, но и не жалел о прошлых временах. Говорил: «Общество должно развиваться. А уж как это будет — как мы сами сможем сделать!»

…Он считал, что человек в современном обществе должен иметь заработную плату, которая позволяла бы ему достойно жить. За все время моей работы у Андрея Петровича ни разу не случалось конфликта с наемными работниками. И женщина, которая у него убирала, до сих пор работает у Млады Алексеевны. Ни разу не было так, чтобы кто-нибудь возмущался: «Я вот работал, работал, весь изработался, а денег так и не получил!» Оплата всегда производилась вовремя. Никакой труд у Андрея Петровича не оставался без вознаграждения! Сам он неоднократно был инициатором повышения моей заработной платы, хотя я не жаловался и меня все устраивало. Вдруг вызывает и говорит: «Вижу, что объем работы большой, поэтому заработную плату вам увеличиваем!»

Нетерпим был к барству. К отношению, которое сейчас бытует у всех наших чиновников — разговаривать через губу. Он был абсолютно доступен для всех. У нас работали дворник и домработница, и он относился к ним, как к родным и близким людям. За обедом или ужином — это происходило при мне — когда садились за стол, он обязательно их приглашал.

…Работы у него было много. Кафедральной, факультетской, общественной, а еще он принимал экзамены и просто общался со студентами, ему до всего было дело! Когда формировался очередной набор на кафедру, Андрей Петрович обязательно устраивал с новыми студентами вечерние посиделки. Готовился к ним: «Надо обязательно сделать каждому какой-нибудь подарок!» Я ему говорил: «Андрей Петрович, ну мы же только что в Сатине подарили каждому по рашпилю, чтобы шлифовали гранит науки!» Каждый год мы там дарили то фонарики, то увеличительные стекла, то еще что-нибудь. Андрей Петрович всегда находил возможность посетить учебную базу, поговорить со студентами, которые в конце летней практики делали свой выбор в географии. Агитировал их записываться на свою кафедру. Он им говорил: «Кафедра Рационального природопользования — именно то место, которое вам поможет реализоваться в жизни!» Мы заезжали в Сатино заблаговременно, накрывали столы к чаю. И студенты, конечно, поражались, что к ним, не считаясь со своим временем, приехал человек, достигший таких высот в науке. А ему было просто интересно общение. Причем всех хорошо запоминал. Дорога обратно на дачу занимала около двух часов, и он делился со мной впечатлениями: «Вон того видел, а?» Он давал мгновенную оценку ребятам, которые приходили на эти встречи. Ну, он же был наблюдательный, государственный человек, публичный человек. Где бы он ни появлялся, он был узнаваемый человек!