Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер
А пытаясь разобраться, чем «пахнет», мы обнаруживаем, что одним смыслом не обойдешься, что строки многоуровневые, многоплановые, и все уровни существуют не по отдельности, а связаны между собой.
Конечно, очень заметна перекличка с притчей о блудном сыне, особенно когда биографию поэта знаешь и учитываешь: Языков возвращается в родные места после долгого пребывания в чужих краях, в похвалу которым он во время оно и родную страну хулил; вспомним еще раз стихотворение «Дерпт»:
Моя любимая страна,
Где ожил я, где я впервые
Узнал восторги удалые
И музы песен и вина!
Мне милы юности прекрасной
Разнообразные дары,
Студентов шумные пиры,
Веселость жизни самовластной.
Свобода мнений, удаль рук,
Умов небрежное волненье
И благородное стремленье
На поле славы и наук,
И филистимлянам гоненье.
Мы здесь творим свою судьбу,
Здесь гений жаться не обязан
И Христа ради не привязан
К самодержавному столбу!
Приветы вольные, живые
Тебе, любимая страна,
Где ожил я, где я впервые
Узнал восторги удалые
И музы песен и вина!
– про влияние Рылеева на это стихотворение мы уже говорили. И довольно. И вот он идет с мыслью, что «сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих…» А отец велит рабам своим заколоть откормленного теленка, в радость обретения заново сына, который «был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Здесь «рабы» и «наемники» выступают как образец для сравнения, как вспомогательный элемент.
Еще ближе по смыслу это обращение к Сказанию об Алексее, Божьем человеке – одному из излюбленнейших и популярнейших произведений народной духовной поэзии (о чем уже упоминалось). Напомним вкратце сюжет и Сказания, и Жития. Алексей, сын богатых и знатных родителей, возвращается в родной дом «инкогнито», под видом нищего, никем не узнанный. Много лет он проводит у порога родного дома, пока родители скорбят о нем, и лишь по его смерти открывается, кто он такой. «Убогий» Алексей, подвергая родителей и родных такому тяжелому испытанию, тем самым спасает их души: они никогда не оставляли «нищего и убогого», кормили его, опекали как могли – благодаря Алексею перед Богом проявилась их суть как людей милосердных и достойных рая. А вот многие их «рабы» – прислуга и челядь – ненавидели Алексея, как и прочих нищих, которым подавали милостыню его родители, всячески шпыняли его и издевались над ним – Алексей стал оселком, на котором каждый человек был проверен, чего он стоит. В Сказании Алексей просит отца позабоиться о нем, нищем, и построить ему каменную келью «Для своего сына Олексия» – то есть, ради сына, который невесть где пропадает и, возможно, точно также нищенствует. «Люби меня как сына», а не «Люби меня, сына своего» – в точности соответствует именно этому эпизоду.
То, что Языков был очень увлечен сюжетом об Алексее Божьем человеке, что он собрал множество вариантов Сказания, которые передал Петру Киреевскому – общеизвестно. И примечательно, что в последних известных нам письмах, которыми обменялись Пушкин и Языков, речь в числе прочего идет как раз об Алексее Божьем человеке. Поэтому перекличка в стихотворении Языкова со Сказанием – а Языков (повторимся, чтобы очередной гвоздь до шляпки вколотить) настолько погружен в материал, настолько тщательно собирает, изучает и сравнивает все варианты «стиха об Алексее», что даже если эта перекличка возникла у него сперва полусознательно, или почти бессознательно, он не мог почти сразу ее не осознать; и если б эта перекличка ему была не нужна, он бы вычеркнул или заменил строки – несет весьма значительную смысловую нагрузку. Мотив, что поэт возвращается на родину «неузнанным» – присутствует. Но с каким багажом? Все промотав, с покаянием, как блудный сын, или неся благословение отчему дому, как Алексей человек божий? Кажется, что Языков и сам в сомнениях.
Эти сомнения и прорываются в мольбе «…А как раба не угнетай!» Но как «прекрасная, святая» земля может угнетать? Если она такова, какой видит ее Языков – она примет его радушно, что бы ни было. Если ж в чем грешен – то покаяние всегда принимается… И Языков подчеркивает свое смирение.
Какой смысловой уровень этой строки ни возьми – опора этому уровню так или иначе обнаруживается в Новом Завете. А в Новом Завете есть только одна притча, в которой вроде бы ни в чем особом не провинившийся, послушный и смиренный раб угнетаем, вплоть до жестокого наказания, своим господином – по толкованию притчи, Господом, который всегда прав, всегда и «свят», и «прекрасен».
Это – притча о зарытом таланте.
Раб, осужденный за то, что зарыл свой талант, а не пустил его в дело, настолько ошарашен, что осмеливается обвинять своего господина в жестокости и несправедливости: «…господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое.»
Господское добро сохранено – чего же еще? Но этого, как выясняется, мало – даже меньше, чем мало:
«…лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов.»
Внешняя жестокость этой притчи часто вызывала недоумение. Не будем вдаваться во все разъяснения и толкования, которыми эта притча обрастала, выделим главное: талант в землю зарывать ни в коем случае нельзя, иначе ты «лукав и ленив».
Не слишком ли насильно притягиваем эту притчу за уши? Но, кроме того, что это и впрямь единственная притча, где можно посочувствовать рабу, эта притча как раз в данное время постоянно вспоминается братьями Языковыми. Николай Языков дает ей ход, братья подхватывают, и притча эта поминается… почти исключительно по отношению к –
