Марк Твен - Автобиография

И опять-таки я ничего не сказал. Какой смысл? Это присвоение моего великого достижения, без сомнения, укоренялось в мозгу у Чарли изрядное количество лет, и я никогда бы не выкорчевал его путем спора и убеждений. Ничто, кроме динамита, не смогло бы этого сделать.

Не все ли мы так же скроены, хотел бы я знать. Вероятно, мы начинаем восхищаться достижениями других людей и так долго всем о них рассказываем, что, неосознанно и не подозревая об этом, выталкиваем из памяти того, кто действительно добился успеха, и занимаем его место. Я знаю один такой пример. В соседней комнате вы найдете объемистую рукопись, автобиографию моего брата Ориона, который был десятью годами меня старше. Он написал эту автобиографию по моему настоянию двадцать лет назад и привез ее мне в Хартфорд из Кеокука, штат Айова. Я побуждал его занести на бумагу все хорошо запомнившиеся эпизоды его жизни и не ограничивать себя только теми, которыми он гордится, но записать также и те, за которые ему стыдно. Я сказал, что, вероятно, он не сможет этого сделать, потому что, если кто-то был бы способен на подобное, это было бы уже давным-давно сделано. Тот факт, что это никогда не было сделано, является очень хорошим доказательством того, что это сделать невозможно. Бенвенуто повествует о ряде поступков, которых всякий другой человек стыдился бы, но тот факт, что он о них рассказывает, похоже, является просто хорошим доказательством того, что он их не стыдился, и то же самое, как я думаю, должно быть, происходило с Руссо в его «Исповеди».

Я побудил Ориона постараться рассказать правду и только правду. Я сказал, что он, конечно же, не сможет написать правду – то есть не сможет успешно солгать о своем постыдном опыте, – потому что правда будет вылезать между строк и он ничего не сможет с этим поделать; что автобиография – это всегда две вещи: абсолютная ложь и абсолютная правда. Ее автор доносит ложь, ее читатель распознает правду – то есть он добирается до правды путем проникновения в суть. Так вот, в той автобиографии мой брат присваивает и делает своим случай, который произошел в моей жизни, когда мне было два с половиной года. Я полагаю, он часто слышал, как я его рассказывал, и постепенно начал рассказывать его сам и рассказывал слишком часто – так часто, что наконец он стал его собственным, а не моим приключением. Кажется, я уже упоминал об этом происшествии, но еще раз кратко его изложу.

Когда наша семья переезжала в фургоне из селения Флорида, что в штате Миссури, в тридцати милях от Ганнибала, на реке Миссури, они не пересчитали детей, и меня забыли. Мне было два с половиной года. Я играл в кухне. Я был совершенно один. Я играл с маленькой горкой муки грубого помола, которая просыпалась на пол из бочонка с мукой через дырочку, проеденную крысой. Вскоре я заметил, как тихо вокруг, как мрачно-торжественно вдруг сделалось, и душа моя наполнилась несказанным ужасом. Я побежал по дому, обнаружил его пустым, застывшим, безмолвным – ужасно безмолвным, страшно застывшим и безжизненным. Все живые существа исчезли, я – один-единственный обитатель на всей земле, и солнце клонится к закату. Затем приехал верхом мой дядя и забрал меня. Семья мирно ехала себе неведомо сколько часов, пока наконец кто-то не обнаружил беду, которая на нее свалилась.

Мой брат рассказывает этот эпизод в своей автобиографии очень серьезно, рассказывает как опыт, пережитый им самим. Тогда как если бы он на минутку задумался, то увидел бы, что это, конечно, поразительное и живописное приключение в жизни ребенка двух с половиной лет, но когда он превращает его в собственное, то ничего героического и леденящего кровь не получается – ведь ему-то в ту пору было двенадцать с половиной. Мой брат не заметил этой несообразности. Кажется невероятным, что он мог записать это переживание как свое собственное и не задуматься над обстоятельствами, но, как видно, не задумался, и вот этот эпизод фигурирует в его автобиографии как волнующее приключение ребенка двенадцати с половиной лет.

Понедельник, 26 февраля 1906 года

Сюзи приезжает в Нью-Йорк с отцом и матерью. – Тетя Клара навещает их в «Эверетт-хаусе». – Невезение тети Клары с лошадьми. – Инцидент с омнибусом в Германии. – Тетя Клара ныне болеет в отеле «Хоффман-хаус» – результат несчастного случая во время верховой езды тридцать лет назад. – Мистер Клеменс берет Сюзи посмотреть на генерала Гранта. – Отчет мистера Клеменса о его беседе с генералом Грантом. – Мистер Клеменс дает первое публичное чтение в Нью-Йорке. – Также повествует о чтении в Бостоне. – Мемориал мистера Лонгфелло. – Прием в Вашингтоне

«Папа договорился читать в Вассар-колледже[145] 1 мая, и я поехала с ним. Мы ехали через Нью-Йорк. Мама поехала с нами в Нью-Йорк и осталась на два дня, чтобы сделать кое-какие покупки. Мы выехали во вторник в половине третьего дня и достигли Нью-Йорка около половины седьмого. Папа сразу же с вокзала пошел к генералу Гранту, а мы с мамой поехали в «Эверетт-хаус». Тетя Клара пришла поужинать с нами в нашем номере».

Это та самая тетя Клара, которая уже была упомянута несколько раз. Она с самых ранних лет была подругой детства и школьной подругой моей жены и была примерно одного с ней возраста или же двумя-тремя годами моложе – интеллектуально, морально, духовно и во всех отношениях превосходная и привлекательная личность.

Люди, которые считают, что нет такого понятия, как везение или невезение, имеют право на собственное мнение, хотя, я думаю, их следовало бы за это расстрелять. Впрочем, это всего лишь мнение, в нем нет ничего обязывающего. Клара Сполдинг имела обычное, среднее человеческое везение во всем, кроме одного: ей не везло с лошадьми. Это преследовало ее как болезнь. То и дело лошадь ее сбрасывала. То и дело лошади ее несли. Обычно все выходили невредимыми, кроме одного человека, и для этой роли Провидение избирало ее. Как-то раз в Германии наше маленькое семейство вышло с постоялого двора (кажется, это было в Вормсе) и отправилось на станцию. Транспортным средством был огромный длинный омнибус, влекомый четверкой мощных лошадей. Все места в омнибусе были заняты, и всего нас набралось добрых две дюжины человек, может быть, на одного-двух больше. Я шутливо сказал Кларе Сполдинг: «Думаю, вам следует пойти на станцию пешком. Было бы нехорошо с вашей стороны подвергать опасности жизни стольких безобидных людей». Когда мы проехали с четверть мили и энергично приближались к каменному мосту, где не было ограждающих перил, упряжка вырвала поводья и пустилась вскачь. Мы увидели из окна волочащиеся по земле длинные поводья и молодого крестьянина, погнавшегося за ними и пытавшегося схватить. Через какое-то время ему это удалось – не слишком скоро, потому что, когда он остановил лошадей, омнибус уже въехал на мост. Две дюжины жизней были спасены. Никто не предложил произвести сбор пожертвований, но я предложил нашему другу и товарищу по поездке – американскому консулу в немецком городе, – чтобы мы вышли и дали на чай тому молодому крестьянину. Консул сказал с энтузиазмом, свойственным его характеру: