Грустная книга - Софья Станиславовна Пилявская
Мужа я нашла на скамейке вдали от стола и поняла, что нам надо ехать. Машину до Гурзуфа я раздобыла без труда у именитых гостей, и мы потихоньку исчезли, я только простилась с Ольгой Леонардовной. Она сказала мне: «Вези скорей и укладывай, пусть весь день лежит в моей комнате».
Помню, что Софа послала с нами Капитолине Николаевне какой-то сверток и бутылку. Наши, гурзуфские, приехали в конце ночи довольные. Дня два я в Ялту не являлась – тоже, конечно, устала. Но по телефону звонила аккуратно.
Так прошло это историческое, последнее для всех нас лето. Мы скоро уехали к началу сезона, а Ольга Леонардовна и Софа – осенью. Больше Ольга Леонардовна в Крым не ездила.
С начала нового сезона мужа назначили заведовать труппой. Я очень его отговаривала, боясь такой нервной нагрузки, но аргумент был такой: «Что ж, я совсем инвалид? Ни сниматься, ни играть?» Я подчинилась, а тут еще и Кедров занял его в роли солдата в пьесе «Залп „Авроры“» – роль активная, даже шумная.
С труппой у него контакт наладился. К нему приходили для откровенных бесед, причем не только молодежь, но и среднее поколение. Я знала, что все эти беседы он конспективно записывал в толстую черную тетрадь, для памяти. В театре ему отвели кабинет, где в секретере под ключом хранились эти записи и еще несколько книг, имеющих отношение к структуре труппы в старых театрах.
К концу 1953 года выпускали «Залп „Авроры“». 30 декабря Дорохин должен был играть в этом новом спектакле. Дома напряжение все увеличивалось, любой пустяк воспринимался мужем очень нервно.
На следующее утро после спектакля – 31 декабря – Николай чувствовал себя бодро, не жаловался на плохое самочувствие, только почему-то очень торопился. На мои слова, что времени еще много, сказал: «А надо успеть». И стал приклеивать от старого отрывного календаря на новый – настольный – листок «31 декабря 1953 года». Я спросила, зачем. А он мне в ответ: «Переживем – оторвем». Этим же утром завел старинные часы с боем, стоящие на секретере, – он всегда заводил их сам.
Встречать Новый год мы, как обычно, были приглашены к Ольге Леонардовне. Вернувшись из театра к обеду, муж вдруг спросил: «А что, мы только у Барыни всегда будем встречать?» Я стала что-то говорить о возрасте Ольги Леонардовны и в ответ услышала: «Я пошутил».
После короткого отдыха он стал собираться в театр. В те времена была традиция: 31 декабря, перед спектаклем, дирекция, администрация и зав. труппой обходили актеров и всех занятых в спектакле с новогодними поздравлениями.
Не помню, какой спектакль давали на большой сцене, а в филиале шел «На дне». И опять муж все меня торопил. Вечерний костюм, орденские планки и лауреатские медали – ему казалось, что я все делаю медленно, – крахмальная рубашка, запонки… «Скорей, скорей!» И вдруг раздраженно: «А лакированные туфли ты в гроб бережешь?» Я что-то ответила, тоже раздраженно, и поставила перед ним эти туфли. Оставалось больше часа до начала вечерних спектаклей, когда он уехал на большую сцену: уже было трудно ходить пешком – одышка. Никаких предчувствий у меня не было. Мне нездоровилось, я была после простуды.
Из театра муж вернулся около десяти часов, снял весь «парад», прилег на диван и стал рассказывать о «закулисье»: и как нас звали потом прийти в ВТО, где встречало много наших, и о том, как Валя Дементьева вдруг встала перед ним на колени и стала просить о звании, и как он, тоже на коленях, пытался ее успокоить.
У нас было заведено, что в эту ночь мама приходила к нам. Мы открывали шампанское, поздравляли друг друга и потом уходили. И в этот раз Николай откупорил бутылку и, разлив вино в четыре бокала, весело сказал: «Три Софьи – надо загадать желание!» (с нами была и наша работница Соня). Крутанулся между нами тремя и опрокинул на меня шампанское. Тут же стал что-то говорить о том, что купит новое платье, чтобы я не сердилась. А я и не сердилась. Сказала, что пойду так – высохнет! Большого парада у Барыни не ожидали: Лев Книппер с женой, Вадим Шверубович с женой, ждали кого-то еще – забыла.
Мы вышли из дому в начале двенадцатого. Уже у подъезда дома № 5/7 встретили знакомых. Муж пошел с кем-то из них к лифту, а я осталась немного подышать. Через несколько минут я поднялась в квартиру. Мужа не было, и тут я испугалась – где? Раздался звонок, и вошел совершенно белый Николай, снял пальто и сказал: «Мне плохо, валидол». Я протянула нитроглицерин, но он боялся его принимать (все лекарства я всегда носила с собой, и в его карманах они всегда тоже были). Тогда я сунула две таблетки валидола ему в рот, мы шагнули в столовую, и тут, согнувшись пополам, он упал лбом на мои туфли. Упал, опрокинув корзину цветов со стола у двери. Вбежал Лева, Софа звонила Иверову, от соседей звонили в скорую. А я, стоя в дверях, видела его последние судороги и как лицо его из белого стало лиловым.
Прибежал Иверов, кому-то звонил, посадил меня на сундук в передней и закрыл дверь в столовую. Ольгу Леонардовну не выпускали из Софиной комнаты. Через несколько минут Алексей Люцианович прошел к Софе, держа в руках медали, часы и еще что-то.
Приехала скорая, принесли носилки. Леля – жена Вадима, стоя в дверях на лестницу, сказала мужу: «Не ходи туда, там умер Коля Дорохин». Вадим, отстранив ее, быстро прошел в столовую.
Вынесли носилки, и я увидела из-под простыни лакированные туфли. Понесли по лестнице. К этому времени рядом со мной были Андрей Алексеевич Белокопытов и его жена – Галина Ивановна Калиновская. Очевидно, дом уже знал. В машину скорой меня не пустили. Когда они отъезжали, часы на Спасской отбивали двенадцать. Вот так быстро все кончилось.
…Вошли к нам. Андрей Алексеевич, увидев приготовленную на диване постель Николая, громко заплакал. В голос зарыдала наша Соня, когда я сказала: «Скончался». Мама молча сразу ушла в маленькую комнату при кухне и до утра не показывалась.
Я решила почему-то, что мне нужно идти обратно, и все, кто привел меня, покорно повели меня в квартиру Ольги Леонардовны. Я посидела минуту на сундуке, Ольга Леонардовна и Софа меня даже не видели. Я опять захотела домой, и все, кто со мной был, повели меня назад. Уже прибежали, бросив гостей,
