Грустная книга - Софья Станиславовна Пилявская
Все сошло благополучно. Когда я принесла свою «работу», Ольга Леонардовна при мне завернула ее в папиросную бумагу и положила вместе с ненадеванной. «Спасибо тебе», – и провела рукой по моему лицу.
Кажется, в эту же зиму Ольга Леонардовна пригласила нотариуса, и весь чеховский материал был точно распределен по музеям: в Ялту, в Москву, в Музей МХАТ и в музей в Мелихове.
До лета 1951 года память не подсказывает особенных событий, разве что 50-летие Вадима Васильевича Шверубовича, на которое мы были приглашены на Николину Гору вместе с Михальским.
Долго придумывали, что подарить, и наконец в антиквариате в Столешниковом переулке мне попалась старинная чернильница в виде остроносой туфли, с песочницей, но на ней была трещина. В магазине мне сказали, что это «елизаветинское время», что и утвердило меня в покупке. Михальский и муж похвалили меня, а мама, посмотрев, сказала: «От трех человек одну разбитую вещь, не знаю!» Мамина фраза потом долго ходила среди нас. На Николиной подарок оценили.
Помнится, что в 1951 и 1952 годах летом мы жили в Пестове. В первый месяц отпуска я ездила с концертной бригадой – нужны были деньги. Мужу категорически запретили сниматься.
Зимой Николай каждый понедельник ездил в Валентиновку и однажды увидел, как какая-то стерва выкинула из электрички рыжую собаку, отдаленно напоминающую лайку или шпица. Собака забилась под лавку и стала скулить. Мужу не разрешали поднимать тяжелое, а собака на зов не шла – боялась. Какой-то добрый человек согласился донести ее до нашей дачи.
Зная довольно крутой нрав своей мамы, Николай Иванович сказал, что если собаке будет плохо, то ему будет еще хуже. Очень верный был ход.
Маркиз – так пышно был назван этот дворняжий «аристократ», жил по-барски и, что удивительно, по понедельникам бегал на станцию встречать мужа. Зимой брошенные собаки неизвестных пород, которых «добрые» родители брали для развлечения деток, а осенью, уезжая, бросали на погибель, эти «партизаны», как называл их муж, на приличном расстоянии тянулись за Маркизом и Николаем Ивановичем. Для «партизан» по понедельникам варился в большом тазу «кондёр», и они дружно ели, не обижая друг друга, а «титулованный» питался отдельно и более изысканно. Этот пес был с мужем все время. Он был очень деликатен, но право ходить или сидеть рядом, у ноги, для него было незыблемым.
Наступил 1953 год, а с ним события, захлестнувшие всех, как могучей волной девятого вала. В марте кончился Сталин. Почти целую неделю публиковали бюллетени о его состоянии (а он уже был мертв). Наконец объявили о смерти. Начались митинги, у нас в театре тоже был митинг. В президиуме довольно много народу, в центре – Кедров, плакал, не скрывая слез.
С момента сообщения Москва загудела. Гремели крыши, по которым московские мальчишки бесстрашно пробирались к Дому союзов. Первая ночь была бессонной – и от самого известия, и от того, как волнами накатывался с улиц гул, крики и свистки милиции.
Известно, какое огромное количество людей погибло, задавленное возбужденной толпой, неуправляемыми потоками стремящейся отовсюду к Колонному залу Дома союзов, где лежал теперь уже не страшный всемогущий наш хозяин. Но откровенно выражать свои чувства опасались – всесильный Берия был еще жив.
Первую половину отпуска мы провели с мужем в Пестове, а в августе в Ялте должны были состояться большие торжества: открытие памятника Антону Павловичу Чехову, которое приурочили к 90-летию Марии Павловны.
Мужу очень хотелось поехать в Крым. Я на эту тему говорила с профессором, наблюдавшим его, и он довольно спокойно разрешил – при соблюдении строгого режима: прогулки только с 6 до 8 утра, остальное время – в покое в тени.
В Гурзуфе в домике Ольги Леонардовны одновременно с нами жил Виталий Яковлевич Виленкин, а неподалеку на «Вилле роз» снимали комнату наши друзья Петровы. Ольга Леонардовна и Софья Ивановна жили в ялтинском доме. К нашему приезду в Гурзуф, где за нами очень хорошо ухаживала Капитолина Николаевна, пришло письменное распоряжение Барыни, чтобы Николай спал в ее комнате, где всегда прохладно. Головой к окну поставили раскладушку, и, действительно, мужу там было очень хорошо.
Как только мы расположились в домике, я пошла на почту звонить в чеховский дом: здороваться, благодарить, передать приветы от Виленкина, мужа и Петровых. Через два дня мне было «приказано» явиться в Ялту.
Из Гурзуфа в Ялту ежедневно ходил катер, его причал был очень близко от «синей калитки». Иногда экскурсанты настойчиво рвались в садик, уверяя нас, что это музей. А один раз я подслушала монолог Капитолины Николаевны (это было в один из приездов в Гурзуф Марии Павловны): «Я же объясняю вам, господа гуляют, мадам моются (я была в виноградной беседке), пройдите в Ялту».
В чеховском доме я застала всех обитателей в большом возбуждении, только Ольга Леонардовна была спокойно-грустной, не совсем здоровой – одышка, отекали ноги. Ей стало трудно переносить жару. Она покорилась приказу врачей, но очень грустила о своем домике, понимая, что больше ей там не быть.
В то время у Марии Павловны гостила известный врач, доктор наук Ирина Еремеевна Кочнова, приехавшая специально на торжества. Мария Павловна была с ней очень дружна. С Кочновой я встречалась и раньше, и одно время мы даже жили вдвоем в «китайской» комнате.
Волнение было от того, что в день юбилея надлежало делать большой прием-ужин. По первым подсчетам приглашенных набиралось более 80 человек, и это повергало в панику всех обитателей дома. Кто-то предложил ресторан. Но Мария Павловна категорически отвергла: «Это срам». Стали осторожно сокращать количество гостей, и окончательно получилось человек 60–65. Сократили, например, всю семью Томашевских, соседей по Гурзуфу, на что обиделся Виленкин (я насплетничала), а Мария Павловна оправдывалась тем, что еле с ними знакома. Уж не вспомню, кого сокращали, спорили, но все «хозяева» Ялты, а их было довольно много, остались в списке гостей. Потом был «совет», как и где накрывать столы. Решено было в саду.
Недели за две я почти ежедневно бывала в Ялте, иногда даже с ночевкой. Откуда-то доставались столы и стулья в нужном количестве. Для ужина был приглашен повар с помощницей. Мы с Кочновой сортировали и подсчитывали посуду, приборы, рюмки, бокалы, взятые напрокат в ресторане. Только вазы и
