Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Он в самом деле испугался. И вдруг...

...И вдруг звонит мне в Германию Юрий Штейн.

Который считается родственником Солженицына, поскольку его жена Вероника Туркина приходится бывшей жене Солженицына Наталье Решетовской двоюродной сестрой.

– Слушай, я тут был у Исаича в Вермонте, а к нему как раз приехал Струве и жаловался на тебя, что ты собираешься подать на него в суд. Так вот Исаич просил меня передать тебе его мнение. Он мне его продиктовал и хочет, чтобы ты его записал. У тебя карандаш и бумага есть? Записывай.

Я сказал: «записываю», хотя делать этого не собирался. О чем потом пожалел. Все-таки документ следовало бы сохранить в подлинном виде. Но я не записал и воспроизвожу по памяти. Послание никакого обращения не содержало. Ни имени-отчества, ни просто имени и уж, конечно, принятого эпитета вроде «дорогой» или «уважаемый», а начиналось прямо со слова «стыдно». «Стыдно русскому писателю судиться с издателем из-за гонораров». И что-то ещё в этом духе, кратко, грубо и выразительно...

Это был, конечно, никакой не совет. Совет нормальный даётся всегда только с добрыми намерениями и хотя бы с приблизительным пониманием сути дела. Здесь не было ни того, ни другого.

Если я и рассердился, то в первую очередь на себя. Какой бы Солженицын ни был хам, он ведь не с каждым позволяет себе так обращаться. Неужели я дал ему повод думать, что со мной можно и так? ещё ведь и потому позволяет, что я вроде бы как свой.

Я, как мне кажется, человек тихий, вежливый, держусь скромно, производя на некоторых людей ошибочное впечатление. Но ведь и я, хотя в лагере не сидел, прошел школу жизни, где «феня» к иностранным языкам не относится.

– А у тебя есть бумага и карандаш? – спросил я вкрадчиво Штейна.

– Есть! – отозвался он по-военному.

– Тогда запиши мой ответ. Приготовился?

– Приготовился.

– Пиши...

Мой ответ был тоже кратким и очень невежливым. Меня потом некоторые люди спрашивали, как же это я посмел? А вот так и посмел.

Не ответить на такое обращение, ничем его не заслужив, я не мог, а другого ответа адресат бы не понял.

(Владимир Войнович. Портрет на фоне мифа. М. 2002. Стр. 94–97)

Всё это случилось летом 1983 года. А книжечку свою о Солженицыне (вот эту самую – «Портрет на фоне мифа») Войнович писал в 2002-м. И рассказал эту историю, как сам об этом сообщает, по памяти.

Память у него хорошая, но лучше бы этот «совет» классика, продиктованный ему по телефону, он все-таки записал. Сохранись у него такая запись, мы бы теперь имели представление не только о смысле, но и о стиле этого совета. А ведь стиль в литературе – дело не последнее. И не только в литературе, поскольку, как было сказано, стиль – это человек. Так что Войнович не зря теперь сожалеет: «Все-таки документ следовало бы сохранить в подлинном виде. Но я не записал и воспроизвожу по памяти».

Кое-какой документ, однако, все-таки сохранился.

Тогда же, в 1984 году (могу даже назвать точную дату: 10. 5. 84) Войнович прислал мне подробное письмо, в котором всю эту историю рассказал, как выразился бы в этом случае Александр Исаевич, посвежу .

Я, как и Войнович, с письмами, которые следовало бы хранить, обращаюсь в соответствии с заветом Бориса Леонидовича Пастернака: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись» (чем, кстати сказать, отнюдь не горжусь).

Но это письмо сохранил.

Поскольку оно содержит некоторые подробности, о которых Войнович либо забыл, либо не счел нужным упоминать, я его тут приведу. И да не посетует читатель на то, что основные перипетии этого сюжета ему уже известны. (Сейчас вы увидите, что – не все).

Между прочим, с главным авторитарщиком у меня тут произошел некий конфликт. Дело в том, что Никита Струве весьма нагло пытался зажилить все мои гонорары так же, как зажиливал гонорары Надежды Яковлевны, теперь и Лидии Корнеевны (это отдельная тема). Я сначала пытался говорить с ним вежливо, а потом стал грозить судом. Вдруг (это было прошлым летом) раздаётся у нас, здесь, звонок из Нью-Йорка. Звонит Юра Штейн и говорит примерно следующее: только что он был у Сани и там ещё был Струве, и Струве жаловался на меня, а Саня все выслушал и продиктовал ему, Штейну, для меня записку. В записке никакого ко мне личного обращения не было, а было: «Скажи ему...» Записка состояла из трех пунктов. Первый, что ИМКА-Пресс издательство нищее (что ложь), второе – не помню. А в третьем пункте говорилось, что русскому писателю стыдно требовать гонорары. (Сам он, как говорят сведущие люди, просидел в той же Имке несколько дней, проверил все финансовые ведомости и содрал весь свой гонорар до копейки. А когда Струве стал что-то мямлить насчёт бедности, тот сказал, что его это не интересует, у него четверо детей, которых надо кормить). Выслушав переданное мне сообщение, я сказал Штейну, что раз он не постеснялся передать это послание мне, я надеюсь, что он так же добросовестно передаст и мой ответ». Передай ему, – сказал я, – пусть он идёт...», – и сказал куда именно. Но поскольку я на Штейна не понадеялся, я решил ещё кое-что прибавить письменно (письменное прилагаю). Но чтобы Штейн все-таки не уклонился от передачи, я послал письмо «Солженицыну для Штейна».

На этом письмо не кончалось и к продолжению его я ещё вернусь. А сейчас, слегка забегая вперёд, приведу текст этого его «письменного приложения», предназначавшегося, конечно, для передачи Солженицыну, но из чистого озорства иронически адресованного Войновичем «Солженицыну для Штейна»:

Дорогой Юра,

Передай, пожалуйста, Солженицыну, что в ответ на его высокомерное и хамское ко мне обращение, я

1. Не собираюсь брать у него уроков морали или чего другого.

2. Если издатели ИМКА-Пресс нищие (чему я не верю), пусть просят, а не вымогают, пусть он им первый и подает. У него денег больше, он их единомышленник, а я нет.

3. Писателю требовать гонорар за свои книги (к тому же продающиеся успешно) НЕ СТЫДНО. Так же, как не стыдно любому другому работнику получать деньги за свой честный труд. И обращаться к помощи ЗАКОНА не стыдно.

4. СТЫДНО лгать, СТЫДНО не отдавать долги, СТЫДНО обворовывать русских писателей (нерусских тоже), которые вместе с их семьями подвергаются преследованиям и лишены куска хлеба на родине или оказались на чужбине, не имея ни кола, ни двора. Это касается не только меня, но и многих других.

5. Русские писатели по традиции всегда защищали друг друга от издателей-грабителей. Русскому писателю (нерусскому тоже), получившему от издателей МИЛЛИОНЫ и всегда пекущемуся о своих гонорарах (иначе для чего бы он ставил под каждой своей писулькой в том же «Вестнике» World Copyright by Имярек?) СТЫДНО корить своего собрата, для которого гонорар единственный и весьма слабый источник существования. СТЫДНО и даже ПОЗОРНО.