Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Совет, который должен был решить этот щекотливый вопрос, ни к какому решению не пришел. Те члены Совета, которые уже готовы были принять новый ультиматум Солженицына, наткнулись на сопротивление сплоченной группы других его членов, которую Аллой называет «фронтом отказа».

Небольшую, но вполне сплоченную и активную группу «фронта отказа» возглавил отец Алексей Князев – ректор парижского Свято-Сергиевского богословского института, председатель французского отделения РСХД и старый Ванин друг. Для него за прошедшие четыре года ничего не изменилось, и Совет не имел права принимать условия Солженицына, так же как не принял их в 74-м году. А в том, что за новой попыткой отстранения Ивана Васильевича от должности стоит Солженицын, отец Алексей не сомневался ни минуты. Он же стал инициатором обращения к писателю, в котором «группа старых движенцев» доказывала преданность Морозова делу духовного возрождения России и «лично классику» и смиренно просила его пересмотреть свое отношение к Ване.

(Там же)

Тут не совсем понятно, почему, пребывая в уверенности, что Совет не должен и даже не имеет права принимать условия Солженицына, сторонники этого «фронта отказа» вместо того, чтобы просто отказаться принять его ультиматум, как они сделали это в 1974 году, решили «смиренно просить» классика сменить гнев на милость, уверяя его при этом, что Иван Васильевич, которого он требует уволить, бесконечно предан не только делу духовного возрождения России, но и ЕМУ ЛИЧНО.

А объяснялось это предельно просто:

Главный довод за немедленное снятие Морозова был прост и ясен, как орудийный ствол: четыреста тысяч франков имковского долга Солженицыну – за радиопередачи на русском языке. В те годы любые произведения писателя читались едва не ежедневно всеми западными радиостанциями и гонорары за эти чтения выливались в немалые суммы... В середине весны Никита передал вердикт: если Совет не решит судьбы Морозова, Солженицын не только покидает ИМКУ, но забирает все свои деньги и, главное, требует немедленной выплаты долга...

С этим «убойным» доводом в кармане и прислал Александр Исаевич на главную баталию своего полномочного министра иностранных дел – жену... Столь откладываемое собрание Совета проходило в мае 78-го. Тянулось оно почти шесть часов, было «закрытым», причем настолько, что несчастного Ваню, судьба которого решалась столь драматичным образом, большую часть времени даже не допускали в заседания... О том, насколько бурно проходило собрание, можно судить уже по тому, что для многих оно завершилось если не формальным, то фактическим разрывом отношений.

(Там же. Стр. 162)

«Убойный довод», привезенный Натальей Дмитриевной, свое дело сделал. Иван Васильевич Морозов был отправлен в отставку.

Конечно, «наш лагерь» ощущал происшедшее как победу. Когда на следующий после Совета день Никита с Машей и Натальей Солженицыной пришли к нам домой «праздновать» её, все думали и говорили только о будущем: какие открывались блистательные перспективы, как можно будет сделать наконец свободное, крупное издательство, которое потянет к себе все живое из России, превратится в материальную базу того, что нарождается в ней... Главное – долгое дыхание (на последнем особенно настаивала изрядно «поддавшая» Наталья Дмитриевна)... Александр Исаевич даже придумал новое название для чаемого книжного дела: «Взъем» или «Стяг» – на выбор... Впоследствии мы с Никитой очень потешались над этим предложением (тогда Никита ещё сохранял нормальные реакции и способность иронизировать по поводу благоглупостей «классика»)...

(Там же. Стр. 164)

Никто из них тогда ещё не знал, какая цена будет уплачена за эту их победу.

Знать бы тогда, во что выльются последующие события, чем обернется фраза Бориса Юльевича «а потом мы все решим на Совете», каким мучительным, долгим, для всех унизительным и всё разъедающим станет процесс реорганизации издательства... И еще знать бы, что, когда мы с Радой... вечером 8 ноября вернемся из Амстердама, я позвоню Никите, он скажет: «Приезжайте немедленно», и когда я приеду, сообщит о том, что Ваня 6 ноября покончил с собой, а затем – в качестве резюме долгого разговора – произнесет первую из нескольких своих убийственных фраз: «Меня простят, хоть и не сразу; вас – никогда»...

(Владимир Аллой. Записки аутсайдера. Минувшее. Исторический альманах. 22. СПб. 1997. Стр. 160–161)

Вопрос, простят или не простят смерть Ивана Васильевича Морозова Александру Исаевичу, они себе не задавали. Не сомневались, что кому другому, а уж ему-то безусловно простят.

Что же касается самого Александра Исаевича, то у него, надо полагать, и в мыслях не было, что он тут должен что-то себе прощать. Ведь не прихотью, не какими-то личными симпатиями или антипатиями руководствовался он, предъявляя ИМКЕ те свои ультиматумы.

Всё это делалось ДЛЯ ПОЛЬЗЫ ДЕЛА.

А кому лучше, чем ему, было знать, чего она требует, эта самая польза.

Энергия заблуждения (2)

Энергия заблуждения, внушившая Александру Исаевичу веру в данное ему свыше всеведенье пророка, утвердила в нем и уверенность в своём праве судить, осуждать, поучать, давать директивы, указывать.

Именно она, эта уверенность, стала причиной его конфликта с Войновичем.

Сам он суть конфликта изложил так:

Ну, какое, какое ещё рыло обо мне не судило?

...Вот – сатирик Войнович, «советский Рабле». В прошлом – сверкающее разоблачение соседа по квартире, оттягавшего у него половину клозета, – дуплет! – сразу и отомстил и Золотой Фонд русской литературы. Теперь – отомстить Солженицыну. (Перед ним я, сверх того что существую, провинился тем, что как-то, на неуверенном старте его западной жизни, передал через друзей непрошенный совет: не пользоваться судом для решения его денежных претензий к эмигрантскому издательству, поладить как-нибудь без суда; он буквально взорвался, ответил бранью.)

(А. Солженицын. Угодило зёрнышко промеж двух жерновов)

А вот как рассказал об этом инциденте Войнович:

Когда я, вскоре после эмиграции, первый раз очутился в Париже, директор издательства Владимир Аллой и фактический хозяин издательства Никита Струве меня с энтузиазмом приветствовали, но о гонораре не заикнулись. Да и сам я о нем не спросил, думая: издательство жалкое, эмигрантское, что с него возьмёшь? Хотя сам находился, как говорят, в затруднительных обстоятельствах. Через некоторое время знающие люди мне объяснили, что издательство не такое уж жалкое. Стоящая за ним организация ИМКА, как мы её называли, или YMCA (Young Men Christian Association) очень богата, среди спонсоров издательства есть и ЦРУ (эта организация поддерживала все эмигрантские издательства, печатавшие книги, запрещённые в СССР), так что деньги у них имеются. И на моих достаточно популярных и коммерчески выгодных книгах они тоже кое-что заработали и должны поделиться. Я написал письмо Струве. Он мне вскоре ответил, что да, он совсем забыл, ИМКА должна мне «кучу денег» – целых... и назвал сумму, в тридцать раз меньше той, на которую я рассчитывал. Причём в старых франках, ещё бывших в обращении, но стоивших в 1000 раз меньше новых. Да ещё просил разрешения выплатить эту мелочь частями... В процессе дальнейшей перепалки я ему пригрозил судом. Правду сказать, блефовал. В расчёте на то, что испугается и отдаст мне не лишнее, а заработанное.