Жаклин Паскарль - Как я была принцессой
Мое заявление в суд с требованием запретить публикацию любых интервью или комментариев, якобы сделанных моими детьми, было удовлетворено судьей Фредерико в пятницу 14 мая. Больше Аддину и Шах не угрожали нескромные расспросы журналистов – нет смысла брать интервью, которое никто не захочет публиковать. Извещения о принятом решении были по факсу разосланы во все австралийские средства массовой информации.
В тот же день вечером мы с Яном улетали в Сидней, чтобы принять участие в деловой встрече, связанной с нашей работой. Однако, когда мы ехали в аэропорт, меня по мобильному телефону разыскал продюсер телевизионной аналитической программы, ведущего которой я привыкла считать своим другом. Продюсер попросил объяснить, какие причины заставили меня добиваться такого судебного решения, и из кожи лез, стараясь уговорить меня дать их программе эксклюзивное интервью по этому поводу. Я ответила, что это невозможно, потому что через час мы улетаем в Сидней. Он немедленно предложил поселить нас на ночь в пятизвездочном отеле, потом на вертолете доставить в аэропорт и купить билеты первого класса до Сиднея при условии, что мы отложим поездку до утра, а этим вечером выступим в его программе. Я отказалась. Весь день мы провели в суде, и я была совершенно измотана. Перед тем как повесить трубку, продюсер небрежно заметил:
– Вы ведь понимаете, что вас могут обвинить в попытках манипулировать прессой? Поверьте, это будет не особенно приятно.
– Я готова к этому, но дети важнее, – ответила я.
Тем же вечером, прилетев в Сидней, мы узнали, что только сегодня из Тренгану вернулась съемочная группа, снявшая большое интервью, в котором участвовали и Аддин с Шахирой. Показ интервью планировали на выходные. Бахрин, как нам сообщили, опять получил с телеканала восемь тысяч фунтов.
Интервью было показано, но все комментарии детей из него вырезали, а журнал появился на прилавках с замазанной черной краской страницей. Уже в понедельник меня, как и предсказывал продюсер, обвинили в попытках манипулировать средствами массовой информации, в том, что мне есть что скрывать и я боюсь, что дети расскажут всем о жестоком обращении с ними, и главное – в том, что я совсем не люблю своих детей и даже рада их похищению, поскольку после него моя карьера резко пошла вверх. Вероятно, именно поэтому мы находились в такой глубокой финансовой пропасти и наша еженедельная программа на радио была отменена.
Но на вечер понедельника судьба припасла для меня еще один сюрприз. Человек, которым я всегда восхищалась и которого считала своим другом, публично высек меня в телевизионной программе общенационального канала. Он обвинил меня в использовании человеческой доброты и сострадания в своих корыстных целях, в хитрых манипуляциях общественным мнением и прессой и еще во многих смертных грехах. И все это только за то, что я отказалась дать эксклюзивное интервью его программе! Я слушала исполненную пафоса обвинительную речь, и меня бросало то в жар, то в холод. Я не могла поверить в такое предательство. Перед тем как бросаться в атаку, этот человек мог бы по крайней мере позвонить мне и попросить объяснить свои поступки.
В тот вечер у меня оставалось уже так мало сил, что эта программа показалась мне самым страшным ударом, полученным за последнее время. Я ведь мать – чего же они от меня ожидают? Что я позволю разжевать своих детей и выплюнуть их вместе со вчерашним газетным заголовком? Взявшись руками за голову, я раскачивалась на диване, а потом у меня началась настоящая истерика. В ту ночь я впервые подумала о самоубийстве. Казалось, в моей жизни не осталось ничего позитивного. Я понимала, что теперь бесполезно объяснять мотивы своих поступков и что моей репутации журналиста пришел бесславный конец. Только понимание и бесконечное терпение окружавших меня друзей помогли мне в ту ночь удержаться на краю пропасти.
Несколько дней спустя я шла по улице следом за маленькой девочкой, вприпрыжку бегущей рядом со своей мамой. Мне хотелось, глядя на нее, воскресить в памяти жизнерадостный образ Шахиры и потом бережно, как драгоценности, хранить эти воспоминания. Маленькая девочка подпрыгивала и болтала точно так же, как Шах, когда мы куда-то шли с ней вместе, и точно так же наклоняла голову к правому плечу, когда задавала какой-нибудь серьезный вопрос. Пройдя следом за мамой с дочкой несколько сотен метров, я усилием воли заставила себя прекратить это преследование. Мне опять стало казаться, что я схожу с ума.
Июнь 1993 года
Наконец-то свершилось! Правительство начало подготовку требования об экстрадиции Бахрина. Меня вызвали в суд, и я под присягой дала показания. Всего по этому дело было опрошено восемьдесят шесть свидетелей, и их показания стали основанием для возбуждения дела «Австралийский Союз против Бахрина». В постановлении о возбуждении дела говорилось, что права Аддина и Шах были грубо нарушены, и это признание показалось даже более важным, чем неизвестный пока исход процесса.
45
Ноябрь 1993 года
Как я ни сопротивлялась, но клочки и обрывки, в которые за последние шестнадцать месяцев превратилась моя жизнь, начали постепенно сплетаться сначала в хилый, а потом и в более прочный канат, и на этом канате меня тащили в будущее, не имевшее для меня никакого смысла без детей. Совсем не для того, чтобы ускорить этот процесс, а просто из необходимости иметь еду на столе и крышу над головой я вернулась к работе над документальным кино. Однако почти сразу выяснилось, что мне невыносимо тяжело общаться с незнакомыми людьми при сборе материала, выезжать на внестудийные съемки и общаться с кем-нибудь лицом к лицу, если приходилось брать интервью.
В течение года после похищения Аддина и Шах мы с Яном практически не работали и, следовательно, не получали никакого дохода: все наше время уходило на борьбу за детей и на защиту их интересов, на написание писем, на телефонные звонки, на чтение юридической литературы и поиски прецедентов. За это время мы превратили в наличность даже свои пенсионные взносы и продали все, что могли, включая и старый «ягуар». Все это было особенно тяжело для Яна, который служил мне опорой и защитой, пока его собственные надежды и профессиональные планы рушились у него на глазах. Я и сама очень изменилась: ожесточенная борьба за детей закалила меня, сделала гораздо более резкой, целеустремленной и независимой, чем раньше. Задача заново выстроить свою карьеру, после того как на целый год мы отказались от работы и если и появлялись в эфире, то не за камерой, а перед ней, казалась нам, и особенно Яну, почти непосильной. Совсем не так мы планировали наше будущее еще несколько лет назад.
