Алексей Смирнов - Козьма Прутков

Прутков — хороший пародист.

Именно пародист, а не подражатель, как называл он себя в пылу спора. Пародия включает в себя стилизацию, но она — понятие более широкое, нежели стилизация. Подражание воспроизводит форму прототипа, не изменяя его функцию, — серьезное остается серьезным; тогда как пародия, воспроизводя форму прототипа, деформирует его функцию — серьезное становится смешным. За какое бы солидное подражание ни брался Прутков, оно всегда окрашено смехом — и потому меняет свою функцию, превращаясь в пародию. А сам Козьма Петрович являет собой пример пародической личности, совмещая в себе черты литературного героя и автора, персонажа и реального лица.

«Явление Козьмы Пруткова… — пишет Тынянов, — любопытно полным, завершенным характером пародийной личности, не опирающимся на какую-либо живую литературную биографию (вся биография выдумана. — А. С.). Стихи его коллективных создателей — Ал. Толстого и бр. Жемчужниковых — отличны от его стиля.

Явление пародийного псевдонима — вовсе не одинокое, общее журнальное явление 50-х годов. <…>

Псевдоним обрастает отношениями в журнале и постепенно конкретизируется. Циклизация пародийных стихотворений и стихотворений пародически-шутливых, а также и пародической прозы завершает эту конкретизацию. С. А. Венгеров когда-то недоумевал, как связать такие мастерские, тонкие литературные пародии, как „Тихо над Альгамброй…“ („Желание быть испанцем“. — А. С.), с лицом чиновника Пробирной Палатки (мы помним, что подобные сомнения высказывал и В. С. Соловьев. — А. С.). Прямой, само собой разумеющейся связи нет — и это-то больше всего и является причиною того, что К. Прутков явился не только псевдонимом пародистов, но и стал пародической личностью.

В произведениях этого псевдонима-пародиста, разумеется, главной была установка на пародируемые произведения, соотнесенность с ними, но единство пародического стиля не мыслится как простое, несложное (здесь — ответ на вопрос о том, почему Козьма слишком разный: в баснях и афоризмах — один, в стихотворных пародиях — другой, в „гисторических материалах“ — третий, в шуточных стихах — четвертый… По Тынянову, Козьма порой не похож на самого себя именно оттого, что разнообразен его пародический стиль. Он каждый раз таков, каков предмет его внимания. — А. С.). Циклизация пародий с шуточными стихами, в которых речевой рупор конкретен, — окрашивает и эти пародии в известные речевые тона.

Пародическая личность Козьмы Пруткова подсказана стилевым подходом. Ее конкретность вовсе не зависит от „биографии“ не только ее коллективных создателей, но и вымышленной биографии, так как эта биография очень несложна и кратка»[336].

По ходу нашего жизнеописания мы имели возможность убедиться в том, насколько Козьма Прутков независим от биографии своих создателей, да и от своей собственной, ибо служба «в гусарах», а позже на посту директора Пробирной Палатки нашла очень незначительное отражение в его опусах. Теперь нам предстоит убедиться в том, насколько отлично от его стиля творчество его попечителей, когда оно выходит за рамки прутковского круга.

Глава десятая

КРОМЕ ПРУТКОВА: ОЧЕРК ТВОРЧЕСТВА ОПЕКУНОВ

Во всех частях земного шара имеются свои, даже иногда очень любопытные, другие части.

Читателей, особенно воспитанных в современном духе спортивного соперничества, волнуют не только работы того или иного мастера, но и место, занимаемое им в профессиональной иерархии. В искусстве, где результат не поверяется строгой цифрой, составление таких иерархий дело многосложное и деликатное, чисто качественное, зависящее от квалификации и добросовестности экспертов. Вместо пьедесталов почета с четко обозначенными позициями чемпионов здесь гораздо более расплывчато говорят о «рядах». Поэт первого ряда, поэт второго ряда… Бывает, что со временем поэтов меняют местами, пересаживают из одного ряда в другой: приближают или отдаляют. Но по прошествии солидного срока, скажем, ста лет, все более или менее устанавливается. Выявляются гении (если они были), определяются первые и вторые ряды. Такова практика, согласны мы с ней или нет. Хотя, по нашему мнению, творческое множество лучше представлять не рядами, а небосклоном, где рождаются и умирают или пребывают вечно звезды разной величины, разной силы света и разной близости к нам. Тут находит себе место каждый, а личные амбиции корректирует суд времени.

Алексей Жемчужников

Алексей Михайлович Жемчужников внес немалый вклад в наследие Козьмы Пруткова. В семье Жемчужниковых Алексей был поэтом «первого ряда». Что же касается большой семьи русских стихотворцев, то здесь место его скромнее, и он сам хорошо это понимал, когда характеризовал себя в «Автобиографическом очерке»: «Сперва писал мало и лениво, как бы в минуты пробуждения. Иногда мне случалось относиться критически к окружающей меня среде и тосковать о своей нравственной неволе. Когда, в эпоху новых веяний, я вышел в отставку именно с тем, чтобы иметь право и возможность мыслить и чувствовать с большею свободою и независимостью, во мне родилось сомнение в дельности моих литературных занятий. Мне казалось, что мои стихи никому не нужны в такое серьезное время»[337].

«Сомнение в дельности» своего труда возникает, как правило, у человека, который ориентирован на его общественное признание, а не на духовное самораскрытие вне зависимости от суждения окружающих. Видно, что в юности Алексею Жемчужникову не хватало такого понимания творчества. Ему застил взор пример Некрасова — яркого оратора, востребованного временем поэта-гражданина. Соперничать с Некрасовым Жемчужников не мог, а искать себя, вероятно, недоставало сил. Отсюда долгие творческие паузы.

«Когда я жил за границею, во мне вновь родилась потребность писать стихи. Второй перерыв в стихотворстве совпадает со временем болезни и смерти моей жены. Затем, в особенности с 1883 года, я начал писать сравнительно много. В 1884 году я вернулся в Россию, и все последние года мне писалось более, чем когда-нибудь в моей жизни. Мне казалось — и продолжает казаться до сих пор, — что у меня есть что сказать, и мне хочется высказываться. В этом настроении чувствуется желание наверстать потерянное время и сознание, что возможность писать может прекратиться со дня на день»[338].

Свой первый сборник Алексей Михайлович решился издать, когда ему было уже за семьдесят. По этому поводу он замечал: «Я охотно согласился на издание сочинений популярного Козьмы Пруткова, тем более, что не я один нахожусь за них в ответственности. А стихи за подписью моего имени… это — другое дело. Я никогда не был популярен. Отзывы обо мне появлялись в печати очень редко, и, может быть, по той, между прочими, причине, что я, не издавая собрания моих произведений, не подавал повода замолвить о них слово. Несколько последних лет я был в постоянной нерешительности. Мне все хотелось написать еще что-нибудь получше прежнего, и я не терял надежды, что это исполню. Теперь издаю полное собрание моих стихотворений, но не потому, что надежда моя исполнилась, а потому, что, наконец — пора! В мои лета откладывать исполнение чего-либо на будущее время — не приходится. Пора подвести итоги и представить обществу отчет в моей литературной деятельности, какова бы она ни была»[339].