София Старкина - Велимир Хлебников

26 июня Митурич написал письмо Л. Аренсу: «С Хлебниковым вот как: 23-го в больнице окончательно решили безнадежность положения Велимира и сомневались даже, что я его довезу до деревни (15 верст). Но сам он желал очень этого и с трепетом ждал часа отъезда из больницы. Я его помыл, переодел в свое, причем он настаивал, чтобы ему надели брюки и сапоги, что, конечно, не было осуществимо, т. к. не на что одевать, у него уже выпало мясо около тазобедренного сустава и обнажена кость. Вообще разлагается невероятно быстро, так что думать о приостановке процесса нельзя (мнение врача больницы Бассон). Сегодня третий день, как он проводит у нас. Головы не поднимает. Распухли шея, язык. Речь совершенно непонятная, едва пьет, дышит с трудом, в горле клокочет. „Уже ходит хорохоль“, — сказал один старик-мужик — предсмертное дыхание. Ему уже ничего, конечно, не нужно. Но теперь наступит другая задача: собрать все его творчество, которое потерпело „страшный разгром“, как он говорит, за весь его жизненный путь».[130]

27 июня на вопрос: «Трудно ли тебе умирать?» — он ответил: «Да». «Когда утром я пришел к нему, — записывает в дневнике Митурич, — то Велимир уже потерял сознание. Я взял бумагу и тушь и сделал рисунок с него, желая хоть чтонибудь запечатлеть. Правая рука у него непрерывно трепетала, тогда как левая была парализована. Ровное короткое дыхание с тихим стоном и через большие промежутки времени полный вздох. Сердце выдерживало дольше сознания. В таком состоянии Велимир находился сутки и наутро в 9 часов перестал дышать».

Но на этом земные мытарства Хлебникова еще не кончились. Митурич не хотел хоронить своего друга по православному обряду, со священником. Кладбище было в деревне Ручьи, за 12 верст от Санталова.

Митурич вспоминает:

«Узнав, что похороны намерены совершать без церковного обряда, <священник> сказал, что не допустит покойника на православное кладбище. Тогда я отправился в Борок, в сельсовет за 3–4 версты. Там мне говорят, запинаясь, чтоде тоже не знают, как поступить, у них первый случай, когда хоронят „гражданским браком“. И это была не оговорка случайная, а все присутствующие там мужики принимали участие в обсуждении вопроса и не однажды употребляли выражение „гражданским браком“. Очевидно, оно имело у них универсальный смысл действия вне церковных обрядов, чего бы вопрос ни касался.

Я им заявил, что с большой охотой похороню товарища в лесу, пусть только председатель сельсовета укажет, где это можно сделать, и даст свое письменное разрешение. Тогда он сдался и решил, что нужно похоронить тело на кладбище в Ручьях, и пишет резолюцию. Когда я обратно являюсь к священнику — привезли Велимира и ждут меня. Я показываю письменное разрешение. Священник соглашается на похороны, но ни за что не позволяет пронести гроб через ворота погоста. Вокруг погоста каменная ограда. Священник указывает, что с задней стороны ограда низкая и можно легко перенести гроб через нее.

Там гроб переносится, и тут же у задней стены ограды с левой стороны роется могила. За рытьем могилы я рассказываю парням о некоторых больших идеях Велимира, заключенных в его сочинениях, чтобы они лучше знали, кого они хоронят. Вырыли небольшую могилу (глубже был гроб) между елью и сосной. Опустили гроб и засыпали. Сделав засечку на ели, обнажив древесину ее, я сделал надпись о покойнике».

В конце 1950-х годов, после смерти Петра Васильевича Митурича, его сын Май Петрович Митурич-Хлебников побывал в Ручьях на месте захоронения поэта. В те годы имя Хлебникова было в забвении и могилой никто не интересовался, никто за ней не следил. Кладбище разрасталось, и через несколько лет могила Хлебникова была бы полностью уничтожена новыми захоронениями. Тогда еще были живы местные жители, которые принимали участие в похоронах Хлебникова. С их помощью могилу нашли. Комиссия по литературному наследию Хлебникова во главе с Борисом Слуцким и Май Митурич стали вести переговоры с Литфондом о перезахоронении Хлебникова в Москве.

На все формальности ушло несколько лет, и в 1960 году разрешение на вскрытие могилы было получено. В присутствии приезжих из Москвы, местных представителей власти и жителей Санталова и Ручьев могилу вскрыли, составили акт, и останки Хлебникова были перевезены в Москву на Новодевичье кладбище. Туда же подхоронили урну с прахом матери Велимира — Екатерины Николаевны, сестры — Веры Владимировны, а также Петра Васильевича Митурича. На надгробии решено было установить «каменную бабу». Такие изваяния ставили древние народы на вершинах курганов. Их можно встретить и в степях Причерноморья, и в Средней Азии, и в Сибири. «Каменная баба» стала одним из центральных образов в поэзии Хлебникова. Есть у него и поэма с таким названием:

Стоит с улыбкою недвижной,Забытая неведомым отцом,И на груди ее булыжнойБлестит роса серебряным сосцом…

И хотя «каменных баб» до наших дней сохранилось довольно много, оказалось, что увезти какую-нибудь в Москву практически невозможно. Писатель и археолог Г. Федоров, к которому обратились за помощью Слуцкий и Митурич, вспоминает: «…выяснилось неожиданное обстоятельство. Все „каменные бабы“, стоящие на вершинах курганов, пользуются у местных жителей большой популярностью и находятся под их охраной. Перед праздниками их даже частенько моют и белят».

Казалось, поиски зашли в тупик, и все же через несколько лет «баба» была найдена. Она когда-то давно упала с кургана, на котором стояла, и стала погружаться в землю. К тому времени, когда ее нашли археологи, она ушла в землю уже по самую макушку. «„Баба“ оказалась удивительно выразительной, — пишет Г. Федоров. — Черты лица ее явно тюркские. В правой руке — нечто, напоминающее круглый сосуд, имеющий форму плода граната, который на всем Востоке является символом вечной цикличности, взаимосвязанности и взаимоперехода жизни и смерти. Скульптор, изваявший ее около полутора тысяч лет тому назад, был подлинным художником».[131]

Эта «каменная баба» теперь установлена на Новодевичьем кладбище в Москве на надгробии Велимира Хлебникова.

Борис Слуцкий откликнулся на перезахоронение Хлебникова такими стихами:

Нет, покуда я живу,Сколько жить еще ни буду,Возвращения в МосквуХлебниковаНе забуду:Праха — в землю,Звука — в речь.Буду в памяти беречь.

Впрочем, сам Хлебников к смерти относился с философским спокойствием. Открытые им «законы времени» позволяли «смотреть на смерть как на временное купание в волнах небытия». В 1922 году, уже, вероятно, предчувствуя близкую кончину, он написал о своих будущих ощущениях: «Я умер и засмеялся. Просто большое стало малым, малое большим. Просто во всех членах уравнения бытия знак „да“ заменился знаком „нет“. Таинственная нить уводила меня в мир бытия, и я узнавал вселенную внутри моего кровяного шарика. Я узнавал главное ядро своей мысли как величественное небо, в котором я нахожусь… И я понял, что всё остается по-старому, но только я смотрю на мир против течения».