София Старкина - Велимир Хлебников

Митурич также решил сообщить о болезни Хлебникова в Москву Сергею Городецкому, который всегда занимал какие-либо официальные должности и казался очень влиятельной фигурой. В 1922 году он работал в литературном отделе газеты «Известия ВЦИК», одной из главных газет советского времени. Кроме того, Митурич пишет в Москву Александру Андриевскому, «председателю чеки», харьковскому знакомому Хлебникова. К 1922 году Андриевский уже обосновался в Москве, и Хлебников познакомил Митурича с ним незадолго до отъезда в Санталово. Для Митурича Андриевский был одним из немногих, кто любил и ценил Хлебникова, кто верил в его идеи. Уже после смерти Хлебникова Андриевский стал редактором «Досок судьбы». К Маяковскому, Брикам и Крученых Митурич, по настоянию Хлебникова, обращаться не стал.

Пунину Митурич пишет письмо следующего содержания: «Дорогой Николай Николаевич! Беда большая, Велимир разбит параличом, пока что отнялись у него ноги, парез живота и мочевого пузыря… Мы его свезли в Крестецкую больницу и там положили. Врач говорит, что его еще можно поставить на ноги, но… необходимо следующее: оплата за уход, лечение и содержание больного, так как больница переведена на самоснабжение, и потом необходимые медицинские средства… Итак, нужна немедленная реальная скромных размеров помощь, иначе ему грозит остаться без медицинской помощи, мы же можем скудно кормить здорового человека. Сообщите об этом Исакову, Матюшину, Татлину и Филонову. Если можно, в печати сделайте сообщение».

Не следует забывать про реальные условия жизни в глухой деревне в 1922 году. Написать письма — еще не значит их отправить. Для этого необходимо идти к железнодорожной станции, то есть опять проделать сорок верст туда и обратно. Только 4 июня Ольга (сестра Натальи Константиновны) вместе с еще одной женщиной пошли на станцию, чтобы отправить письма и по возможности купить билеты на поезд, если больного придется везти в Москву или Петроград.

Вернулись они через три дня расстроенные: им удалось только отправить письмо в Петроград Пунину. Московские письма не взяли, и они так и остались лежать на станции. Билеты по тем документам, что у них были, тоже не дали. Поэтому на помощь рассчитывать практически не приходилось. Митурич готовит новые письма в столицы, хотя к тому времени ему уже стало ясно, что ничего сделать не удастся. Он всё же повторяет просьбы о помощи в письме Сергею Константиновичу Исакову в Петроград и Городецкому в Москву.

Состояние больного тем временем ухудшается. У него высокая температура, мрачное душевное состояние, появляются пролежни, развивается гангрена. Вскоре он перестал есть. Он упрекает Митурича в своей болезни. «Вы завезли меня в малярийное место», — говорит Хлебников. На вопрос о том, чего бы он хотел, отвечает, что хотел бы поскорее умереть. Митурич разрывался между домом, откуда он приносил продукты, и больницей. Его мучила неопределенность — неизвестно было, дошли письма или нет, сделают друзья что-нибудь или нет, беспокоится ли о них кто-нибудь в городе. Мучило сознание своего бессилия и то, что действительно это он предложил Хлебникову ехать в Санталово.

И Хлебников, и он сам склоняются к переезду. Чтобы поговорить о возможном переезде, Митурич отправляется к лечащему врачу домой. Врач заявляет, что положение безнадежное и что если раньше и говорили о том, что его нужно везти лечить, то это лишь из желания избавиться от такого тяжелого больного. «Больница тут ничем помочь не может, не может дать даже бинты, — говорит она. — Имеется все в очень ограниченном количестве». Хлебникову Митурич о подробностях этого разговора, конечно, не рассказал.

Тем временем в Петрограде Николай Пунин, получив письмо Митурича и оценив всю серьезность ситуации, начинает действовать. Уже 10 июня, то есть буквально сразу по получении письма, Пунин отправляет в Санталово продукты и медикаменты. Он сообщает о болезни Хлебникова Аренсу, и вместе они принимают энергичные меры для переезда Хлебникова в Петроград. Через несколько дней для больного поэта было готово место в Мариинской больнице, обеспечен академический паек и АРА (американское пособие). Митурича Пунин мог приютить у себя в квартире на Инженерной улице. Этим известием Митурич еще успел обрадовать Хлебникова.

Чуть позже Пунин, Аренс и другие собрали деньги. 17 июня деньги были отправлены в Крестцы, но Хлебникову они уже не понадобились. Получив письмо, Митурич сообщает в Петроград последние свои новости: «Спасибо, дорогой Николай Николаевич! Вы первый откликнулись на мои письма, и за Вашу помощь. Письмо я получил в Санталове и завтра иду в Крестцы к Хлебникову с приятными для него вестями. Но, кажется, уже поздно его везти, он очень плох. 4 дня тому назад мне говорила врач, что у него началась гангрена от пролежней, и сам он, указывая на черные пятна на ногах, сказал: „гангрена“. Но если он захочет ехать, мы его все-таки повезем к Вам в Петербург. Последнее время у него все время высокая температура и очень раздраженное состояние. Он всех от себя гнал, чем очень затруднил за собой уход, что, может быть, еще ускорило его раздражение. Мнение врача — положение безнадежно, и теперь только вопрос в неделях, сколько протянет. Больница отказывается его дольше держать, и я хочу завтра перевезти Велимира к себе».

Итак, безнадежного больного «выписывают» из больницы, отправляя умирать домой. Митурич опять с большим трудом находит подводу, чтобы везти умирающего обратно в Санталово. К тому времени всякое движение причиняет Хлебникову нестерпимую боль. 23 июня приехала подвода.

Больного одели, завернули в одеяло и двинулись в путь. Хотя старались ехать медленно и осторожно, при каждом толчке Хлебников стонал. К вечеру они прибыли в Санталово. Вся деревня сбежалась смотреть.

Хлебникова положили в предбаннике той самой бани, которую недавно они рисовали вдвоем с Митуричем. Теперь на окне стоит кувшин с цветами. Маленький Вася приносит еще букет васильков. «В цветах вижу знакомые лица…» — говорит Хлебников. Он ослаб и вскоре заснул. Наутро его речь делается затрудненной, едва можно было разобрать слова. «Мне снились папаша и мамаша. Мы были в Астрахани… Пришли домой к двери, но ключа не оказалось», — говорит он. Днем он сам выпил настойки. После этого заметил: «Я знал, что у меня дольше всего продержится ум и сердце». Ночью прилетала ворона и стучала в окно.

26 июня Митурич написал письмо Л. Аренсу: «С Хлебниковым вот как: 23-го в больнице окончательно решили безнадежность положения Велимира и сомневались даже, что я его довезу до деревни (15 верст). Но сам он желал очень этого и с трепетом ждал часа отъезда из больницы. Я его помыл, переодел в свое, причем он настаивал, чтобы ему надели брюки и сапоги, что, конечно, не было осуществимо, т. к. не на что одевать, у него уже выпало мясо около тазобедренного сустава и обнажена кость. Вообще разлагается невероятно быстро, так что думать о приостановке процесса нельзя (мнение врача больницы Бассон). Сегодня третий день, как он проводит у нас. Головы не поднимает. Распухли шея, язык. Речь совершенно непонятная, едва пьет, дышит с трудом, в горле клокочет. „Уже ходит хорохоль“, — сказал один старик-мужик — предсмертное дыхание. Ему уже ничего, конечно, не нужно. Но теперь наступит другая задача: собрать все его творчество, которое потерпело „страшный разгром“, как он говорит, за весь его жизненный путь».[130]