Александр Архангельский - Александр I

Ставший вместо Голицына президентом Библейского общества, митрополит Серафим проводит 79-е — и последнее — заседание.

«…Возрадуйся, о брате любезный… Православие торжествует. Знай, что ангел святый Божий есть Государь наш… праведник наш царь… армия диавола паде, ересей и расколов язык онемел; общества все богопротивные, яко же ад, сокрушились…

P. S. Молись о А. А. Аракчееве. Он явился раб Божий за св. Церковь и веру, яко Георгий Победоносец. Спаси его Господь. Все сие про себя знай…»

Успех неученого новгородского архимандрита и вышколенного дьячком временщика неудивителен; они разгадали загадку царевой психологии, над которой понапрасну бились лучшие умы Империи. В многократно цитированной «Автобиографии» отец Фотий обронил очень важные слова: «Царь Александр не хотел явно все произвесть в дело, а тайно думал и тихо учинить».[279] Вывод этот он сделал 22 апреля; и вряд ли случайно очередное сочинение, поданное 29 апреля царю, было названо: «План разорения России и способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо». После не до конца удачных опытов воздействия на царя с помощью угроз мистического свойства Фотий решил повлиять на него с помощью обещаний вдруг, сразу, исподволь, тихо и счастливо уничтожить революцию; это-то и сработало. Да и меры предлагались простые и удобопонятные: чтобы многолетний заговор всемирных злоумышленников против России удался, достаточно было всего лишь снять Голицына, закрыть его министерство и опекаемые им общества, восстановить права Синода и выслать Госнера и методистов. Что и было сделано — да только не помогло.

Решено остановить издание катехизиса архиепископа Филарета, по причине того, что Молитва Господня и Символ веры даны были здесь, как и в первом издании 1823 года, по-русски, а не по-славянски.

А. С. Шишков представляет Александру соображения о немедленном закрытии всех библейских обществ, «под иным названием масонских лож», о прекращении переводов Священного Писания на русский язык и о чистке рядов Священного синода.

Формальным отношением к митрополиту Серафиму Шишков требует синодального расследования о катехизисе: не умышленное ли преступление против Православия совершил архиепископ Филарет?

Впрочем, во всем этом граф Аракчеев уже не участвовал: он был занят устранением последствий страшного петербургского наводнения, случившегося 7 ноября 1824 года и замкнувшего жизнь Александра Павловича (который родился в год разрушительного наводнения) в страшное композиционное кольцо.

Вставной сюжет. ХРАМ ЛЮБВИ

Анекдот из Жюи, пересказанный Орестом Сомовым

В минувшем столетии, в окруженной со всех сторон морскими песками деревне с говорящим именем Англете жили: дочь богатого пастуха Собада и молодой бедный рыбарь, сирота Лоране.

Однажды они убежали на берег моря. На правой стороне песчаные бугры, простираясь вдаль, не представляли никакого убежища, на левой остроконечная скала нагибалась дугою над волнами.

Потемнело синее море. Но велика сила любви: упоенные счастием, молодые любовники не замечали ничего вокруг, не видели туч, сновавших над их головами; не слышали шума ветров, завывавших в волнах и гонящих оные за пределы, где оне обыкновенно останавливаются.

Напрасно. Ибо волны уже с яростию доплескивали до самой пещеры, служившей убежищем несчастной четы.

Очнувшись от любовного забытья и поняв, что путь к отступлению отрезан, они решили насладиться последним наслажденьем — испытать радость совместной гибели.

Море, успокоившись, выбросило их тела близ скалы, сделавшейся в одно время и храмом, принявшим их обеты, и гробом их.

Часть шестая

АБДИКАТОР

«…Сердце твое наполнится горестью при чтении сих строк, но вместе с этим оно оживится благоговением к Промыслу Всевышнего, смягчившего бедствия наши благостью Монарха, мудрыми мерами попечительного правительства и редкими примерами добродетели частных людей. Счастлив народ, который в несчастии испытывает не огорчительное равнодушие, но отеческую и пламенную к себе любовь своего правительства и находит между согражданами великие примеры добродетели! Время изгладит следы бедствия, но добрые дела останутся нетленными в истории и перенесутся к престолу Всевышнего в мольбах благодарных сердец».

Глава 1

НАРОД БЕЗМОЛВСТВУЕТ

«ГЛАС БОЖИЙ»

Кондратий Рылеев пишет к Пушкину, за дурное поведение переведенному из Одессы на жительство в Псковскую губернию: «Ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы… и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы».

Пушкин — в конце концов — оставит.

В свою очередь, в письме Николаю Гнедичу Пушкин побуждает его приняться за эпическую поэму о народном герое русской истории. Карамзин завершал посвящение своей «Истории Государства Российского» Александру I словами: «История народа принадлежит Царю». Пушкин: «История народа принадлежит поэту».

Шел последний год александровского царствования.

Ссыльный Пушкин все болезненнее переживал свое — теперь уже Михайловское — узничество, набрасывал черновые прошения царю — о возвращении в Москву или в Петербург, о высылке за границу; выставлял напоказ ножной аневризм, жаловался на ухудшающееся самочувствие и подозревал друзей в предательстве, когда они всерьез относились к этим жалобам и (словно не понимая, что цель одна: в столицу, в свет, на волю!) предлагали принять государеву милость, перебравшись из Михайловского во Псков, поближе к докторам…

Но томила не только ссылка, не только «физическое» одиночество. До 22-го года Пушкин чувствовал себя «своим» среди оппозиционной южной молодежи; в 23-м наметился разлад; отчуждение постепенно нарастало. И совсем не по той причине, по какой расходились пути потенциальных революционеров и несостоявшихся «державников».

Как было уже сказано, начальной причиной несхождения Пушкина и будущих декабристов стала не политика, а эстетика; политические разногласия во многом оказались следствиями разногласий поэтических и лишь затем обрели самостоятельный статус. Пушкина в начале 20-х годов смущала не революционность как таковая (его позиции подчас были более радикальными и жестокими: «Кишкой последнего попа / Последнего царя удавим»). Его смущала перспектива культурного диктата друзей-республиканцев; диктата, который грозил оказаться не лучше, если не хуже царского.