Николай Караченцов - Корабль плывет

В 2000-м году меня пригласили на 175-летие драматического театра в Рыбинске, одного из старейших театров в России. И я ехал к ним на юбилей как наглый тип, как «всенародное достояние», как «звездун» — ехал поздравить провинциальный театр с их праздником. Приехал, увидел премьерный спектакль и театр, в котором, вероятно, впервые за последние годы был аншлаг. Что естественно, потому что в зале было все областное начальство, все городское начальство, да еще и пришел народ, который любит театр. Артисты старались, играли хорошо, радовались тому, что они чувствовали реакцию в зрительном зале. То смех, то аплодисменты на репризы. Заканчивается спектакль, но поскольку он юбилейный, сцена не закрывается. Незадолго до этого в регионе прошел театральный фестиваль местного масштаба. И этот театр конкурс выиграл. Поэтому актерам вручали грамоты.

Что такое грамоты? Это просто листки бумаги, больше ничего. Не хочу никого оскорбить, но сейчас дома на компьютере можно сварганить и диплом покруче. Тут после окончания спектакля на сцену вышла вся труппа. И я увидел, как значима для всех присутствующих, для тех, кто работает в этом театре, даже такая награда. Были надеты лучшие вечерние платья, может быть, единственные, те, что вынимаются из нафталина раз в три года, если не в пять. Как волновались и были счастливы актрисы, когда называлась фамилия, дама выходила вперед, и ей вручали грамоту.

Пришла моя очередь поздравить труппу от Москвы, от СТД, сказать слово «народного артиста». И в эту секунду я вдруг подумал, что ни один из этих людей, стоящих рядом со мной на сцене, никогда не будет известен. Его никогда не снимут в кино, его никогда не покажут по телевизору, не то что в масштабах страны, в соседней области его знать никто не будет. Его узнают лишь в этом городе, в котором в театр на спектакль ходит не более сорока человек, а ему на это наплевать; Может, и не наплевать, но он не за это работает. Он работает только потому, что не может жить без своей профессии. И далеко не всякий, кто выходит на сцену, поцелован Богом, просто он — сумасшедший, он болеет своим ремеслом. Он три месяца не получает зарплату (так мне сказали в тот день), а мне заплатили за то, что я к ним приехал их поздравить, не просто так, мол, сделайте любезность. «Мы понимаем, что в этот день вы можете выступить в концерте, сняться в кино, отыграть спектакль, потому мы вам визит оплатим, не волнуйтесь, Николай Петрович». Я подумал, что они каждый день выходят на эту сцену, они вынуждены ставить минимум шесть спектаклей в год, чтобы театр хоть как-то посещали…

Иначе никто ходить не будет — маленький ведь город. Они ездят по области, селам, деревням, домам культуры, играют спектакли, на которые собирается местный люд, и этих выездов тоже не так уж много. В домах культуры далеко не театральные условия. В одной комнатке, которую назовем гримерной, сидят немолодые мальчики и девочки, разделенные простынкой по половому признаку. Они сидят перед зеркалами, которые только что туда принесли, мажут физиономии гримом, а потом выходят на сцену этого дворца или дома культуры. Но у них сердце бьется только оттого, что они выходят на сцену, неважно, на какую. И трижды сильней оно стучит в груди, ежели зрители плачут или смеются, — а это и есть то, ради чего существует наша профессия. Потому что, если зритель испытал потрясение, он стал пусть на грамм, на сотую грамма, лучше, чище. А значит миссия под названием ТЕАТР существует не зря. Вокруг актеров бушуют войны, происходят революции, всевозможные катаклизмы, но они не могут не выходить на сцену, потому что они ею больны. Они счастливы, что занимаются самой странной профессией в мире. И когда я должен был с высоты своей значимости, популярности и славы произнести поздравительные слова, мне стало стыдно. Я встал перед ними на колени и сказал: «Спасибо, что я с вами служу одному Богу. Господи, какое это счастье!»

Москва, 2004 г.

Коля, как личность, — первопроходец. То есть человек такой силы, за которым идут остальные.

Мой отец был таким человеком. Он командовал артиллерийским взводом. Мне его письма, которые он писал моей маме, показали, только когда мне исполнилось шестнадцать лет. Там — головы оторванные, руки, ноги… Кровавое месиво… И только святое чувство — любовь к моей маме — спасала его во всем этом чудовищном кошмаре. И вот он мне рассказывал, что бывали такие моменты, когда немцы отбивали атаку нашей пехоты и шли на артиллерию. А артиллеристы — самый незащищенный народ — им приходилось брать немцев в штыковую. Другого выхода не было. Отец говорил, что ему, чтобы за ним пошли остальные, приходилось брать в руки штык и с криком «За Родину!» вперед бросаться… Во время одного из боев рядом снаряд разорвался, его ранило в голову. Он был без сознания, когда его взяли в плен. Оказался в концлагере, в Бухенвальде, участвовал в Бухенвальдском восстании. И победил…

И у Коли есть это важнейшее качество: быть первопроходцем, за которым идут все, выживать в экстремальных условиях, брать на себя ответственность, стоять до конца. Я видела, как он играл, когда у него выскочил коленный сустав. В ««Юноне» и «Авось»» есть сцена драки. Так вот он с этим выскочившим суставом всю эту сцену отыграл. Он сначала от боли сознание потерял, но тут же вправил сустав и как-то выполз на сцену. И Саша Абдулов музыкантам закричал: «Снова! Снова!», и они заиграли с удвоенной силой. И Коля, как мог, на пределе человеческих возможностей, доиграл всю сцену до конца. А потом он стал падать, и Абдулов его подхватил и буквально уволок за сцену. А когда на поклон он вынес его на руках, зрители подумали, что так и нужно, а Коля уже идти не мог — от такой боли, которую представить невозможно. Вот эта сила есть в нем и в его персонажах — в незжигаемом, неубиваемом Тиле, в благородном, выходящем из пепла графе Резанове, в Мишке в «Жестоких играх», который в конце погибал. Зрительный зал ахал, настолько это было сыграно мастерски, так, словно человек не умирает, а уходит в бессмертие. Есть эта сила и в других образах, которые были им созданы на сцене, в кино…

Людмила Поргина

Неэпилог

I. Мы выстояли!

В тот роковой день, в ночь на 28 февраля 2005 года, я навсегда закрыла глаза своей маме… О том, что мама умирала, я знала: два года назад ей был поставлен диагноз — рак желудка. Мы ей об этом не говорили и как могли скрашивали жизнь. Последние два месяца оставить маму одну было нельзя, поэтому я стала жить у нее почти постоянно. С Колей в тот период мы встречались в основном на спектаклях. Только изредка я ночевала дома, в нашей новой большой квартире. Коля тосковал, часто говорил: «Девонька, я скучаю…»