Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Я обещал великому князю сразу же по возвращении в Митаву связаться с Георгом Мюллером, который как раз собирался издавать Гоголя и Тургенева. «У нас, к сожалению, такие дела быстро не делаются», — заметил великий князь, но если бы мне удалось заинтересовать проектом профессора Шахматова, то эдак через годик можно было бы рассчитывать на договор. Он сам составит памятную записку для своего племянника (царя). Не видно, почему бы дело могло сорваться, но тут уж многое будет зависеть от молодого человека (то есть от меня), придется постараться, а господина камергера и действительного государственного советника (то есть Прущенко) грешно было бы не пощипать. Для того и создал Господь таких богатых людей, а возвращать долги им необязательно.

Профессор Шахматов немедленно меня принял, и я провел у него целый день. Одно только чтение моего перевода «Руслана и Людмилы» заняло несколько часов. Но он хотел послушать еще и новейших поэтов, хотя о большинстве из них был невысокого мнения. Потом он пробурчал что-то насчет наивности великого князя. Сто тысяч рублей! Да где же их взять? Когда я стал объяснять, что речь идет только о предварительном финансировании, а издательство потом деньги вернет, он только мрачно рассмеялся. Не мог бы я ему подсказать, где во всей академии найдется место, которое могло бы проконтролировать все эти расчеты? Да для этого нужно было бы создать целую бухгалтерию, а над ней посадить контрольное бюро, которое проверяло бы честность первого бюро и т. д.

Однако его первоначальное неприятие постепенно улетучилось, когда мы занялись возможным планом издания.

Восемь томов Пушкина из моего договора с Георгом Мюллером образовали исходную позицию. К ней присоединились четыре тома Лермонтова. Том поэзии пушкинской плеяды (Тютчев, Языков, барон Дельвиг, Баратынский) завершал этот цикл. Один том был отведен древности — со «Словом о полку Игореве» и былинами. Один том — восемнадцатому веку. За ним должен был последовать том историка Карамзина, первого русского журналиста международного значения. Затем, конечно, Жуковский, единственный романтик. Нельзя забыть о Грибоедове с его комедией «Горе от ума». От Гоголя и Тургенева можно бы пока отказаться, учитывая, что они и так выходят у Георга Мюллера, зато необходимо включить других прозаиков этой романтико-реалистической эпохи: Гончарова, фантаста князя Одоевского и автора бессмертных воспоминаний Аксакова. Если еще присоединить к ним графа Алексея Толстого с его стихами и прозой, то первый ряд можно считать укомплектованным.

Трудности начинались во второй половине девятнадцатого столетия, ибо, если всерьез стремиться к финансированию, то придется выпустить многих писателей левого направления. Он, конечно, признает, что подобное собрание невозможно себе представить без Некрасова, Салтыкова, а также Островского, однако на этих литераторов он никогда не сможет получить и копейки.

Нужно взять бесспорных авторов, таких, как Лесков, Григорович и Мельников, может быть, даже Писемский; вот их можно обсудить.

Мы стали планировать дальше: два тома Лескова, о котором я тогда еще ничего не знал, и восемь томов Мельникова, ибо только два его романа, которые я тогда тоже еще не читал, составляют три тысячи страниц. Одного тома было бы маловато для такого значительного писателя, как Григорович; то же самое относится и к Писемскому. Крупные поэты, как, например, Фет, должны быть представлены в двух томах. Майков или Полонский могли бы получить по тому, а затем наконец и финансовая сердцевина издания, без которой весь проект — не более чем ветряная мельница Дон Кихота…

Это что же?

Профессор Шахматов только рассмеялся:

Opera omnia или selecta illustrissimmi vir К. R. [14]. Мой юный друг, это и есть сердцевина, без которой весь проект — только пустая иллюзия. Этот том, а лучше два тома — рычаг, на котором поднимется все. Без собрания сочинений великого князя мы не получим деньги на Пушкина с Лермонтовым. Думаете, стал бы Его Императорское Высочество великий князь Константин так печься об издании русских классиков, если бы не надеялся занять свое место в

их рядах? Однако, — заключил он, — грандиозность замысла такую жертву оправдывает.

Я с сомнением покачал головой. Понравится ли это великому князю?

Шахматов оглядел меня с критической усмешкой:

А вы что же, полагали, что можно осуществить проект, не включив в него великого князя. Да вы мечтатель, мой друг. Такие проекты требуют реалистического подхода.

Он усилил иронию:

Все собрание должен увенчивать том с историко-ли- тературным очерком, который великий князь поручил написать мне. Чувствуете теперь, откуда дует ветер?

Я лихорадочно думал. Отступать было поздно. Профессор Шахматов с его историей литературы — это еще куда ни шло, он был великий ученый. Но два тома К. Р. в серии классиков? Ведь нас тогда высмеют!

К нам не отнесутся серьезно, если мы обойдемся без нелюбимых левых писателей, возразил я, на что профессор Шахматов деловито заметил, что их издательство может допечатать на свой страх и риск; и вообще, плох тот издатель, который обходится без таких допусков в своих расчетах.

Только прикиньте, сколько понадобится таких дополнительных томов. Некрасов — один том. Салтыков-Щедрин — два тома. Считаете, маловато? Возможно, но зачем у нас предусмотрены дополнительные тома? Островский и весь русский театр — скажем, три тома. Опять мало? Всего, стало быть, шесть несколько щекотливых томов, о которых нам следует промолчать, а уж издатель потом в праве поступить как ему будет угодно.

А новейшая проза?

Ну, вы ведь не можете всерьез рассчитывать, что на социалистов вроде Горького и Андреева удастся выбить хоть рубль? Что? Чехов? Ну, да. Итак, что у нас там было? Шесть дополнительных томов? Скажем, десять. Но это предел. Издатель может их учитывать, но мы пока не скажем о них ни слова. Вы согласны?

Я раздумывал. Я ведь вообще хотел сначала связаться с Мюллером, но я почему-то был уверен, что он на это пойдет. Профессор задумчиво изучал меня:

Или вам мешает моя история литературы в конце?

Я заверил его, что, напротив, такой том составит особую привлекательность издания. Меня смущают только два тома сочинений великого князя.

Вы такого невысокого о нем мнения?

Отнюдь. Я просто думаю, что если мы заключим серию классиков великим князем, то могут подумать…

А разве это помешает делу?

Нет, не помешает. Но пойдут разговоры.

Шахматов с легкой иронией:

Ну, тогда мы найдем именитого литературоведа, который напишет панегирик и прославит в нем труды великого князя.