Юлия Аксельрод - Мой дед Лев Троцкий и его семья

Приехавшие в последние двадцать лет специалисты с высшим образованием редко работают по специальности. Многие заняты неквалифицированным трудом. Социальный статус «репатриантов» резко понизился. Количество самоубийств в их среде значительно выше, чем среди местного населения. Дети новоприбывших часто не в состоянии преодолеть трудности жизни в новой стране и оказываются за бортом школы.

Из миллиона приехавших осталось около 800 тысяч. Точно никто не считает, никому это не выгодно.

Дом, в котором я живу в Иерусалиме, примерно того же возраста, что и я. С крыши время от времени течет вода, гудит соседский мазган [302] . Ночью это меня будит. Еще три года назад инспектор запретил пользоваться баллонным газом. Восстановить газоснабжение не удалось. Отопление не работает. Зимой очень холодно. Пол из каменных плиток – ледяной. Ноют кости. Зимой моюсь далеко не каждый день. Вода из израильского водовода перенасыщена минеральными солями, ее надо пропускать через специальные фильтры, иначе электрочайник обрастает накипью, моментально образующейся на нагревательном элементе.

Большинство американцев, приезжающих «сделать алию» [303] , не выдерживают здешних условий и поворачивают обратно в благословенную Америку.

Мой троюродный брат, пенсионер с женой, за десять лет, которые он прожил в Хайфе, вынужден был менять квартиру пять раз.

Квартир специально «на съем» не строят, невыгодно подрядчикам. Я снимаю квартиру, которую меня в любой момент могут попросить освободить, правда предупредив за три месяца. Купить же квартиру очень дорого из-за совершенно грабительских банковских и земельных законов. Победить эту систему еще никому не удалось [304] .

Редко что удается здесь сделать с первого раза: купить, починить и т. п. Когда из печати в России с неимоверными мучениями (на два года позже назначенного срока) вышла книга «Милая моя Ресничка», мне по электронной почте сообщили, что послали мне три экземпляра книги. Дней через десять я стала наведываться на почту, но никаких сведений о прибывшей книге не было. Месяца через два из Петербурга пришло сообщение, что книга вернулась с надписью: не востребована. Так здесь работают многие учреждения.

Рядом с моим жильем находится скверик, где я подкармливаю бездомных кошек. В этом же скверике есть чистый туалет, но какие-то типы справляют малую нужду в скверике – напротив меня. А как пахнет двор в начале улицы Агрипас? Ужас. Это центр города, и рядом кафе. Дожди здесь только зимой, так что вонь стоит всю весну, лето, начало осени. Полиция изредка в центре появляется, но занята лишь одним – штрафует тех, кто переходит дорогу на красный свет.

Рынок находится в центре города. На рынке много маленьких закусочных и ресторанчиков. Те из них, которые расположены на четной стороне улицы Агрипас, смотрят прямо на индустриальный мусорный ящик, в который сваливают весь негодный товар с рынка. Тут же бегают голодные иерусалимские кошки. Если бы это все из окна своего венского кафе смог увидеть Герцль! А как бы ему понравились сусальные портреты любавичского ребе [305] , которыми обклеен весь Иерусалим? Кстати, сам любавичский ребе никогда на Святой земле не был.

Рядом с моим домом, позади автобусной остановки, – большой промтоварный магазин. Теперь на этой остановке постоянно останавливаются для разгрузки грузовики с товарами. Чтобы увидеть приближающийся автобус, надо выбегать на проезжую часть. Остановится автобус впереди, сзади или сбоку разгрузки, угадать невозможно. Здесь каждый делает все так, как ему одному удобно, не обращая внимания, насколько это неудобно другим. С момента основания Израиля в автомобильных катастрофах погибло значительно больше людей, чем во всех войнах и терактах.* * *

С сыном я разговариваю по-русски, с его женой по-английски, а с внуками почти не разговариваю, так как ни русского, ни английского они не знают. (Правда, за те годы, что я здесь, две внучки понемногу заговорили по-английски.)

Раньше я регулярно ездила к сыну и его семье по пятницам. По пятницам у моего сына выходной день. Сидеть в автобусе я всегда была обязана на задних местах. Передние – для мужчин.

Автобус идет в религиозный район. Роза Паркс (1913–2005) переворачивается в гробу. (Это та афроамериканка, которая не уступила место в автобусе белому человеку в 1955 году, и с этого началась правовая революция в Америке).

Не так давно семья сына переехала значительно дальше от Иерусалима. Теперь я могу приезжать к нему только 2–3 раза в год, так как в пятницу автобусное движение прекращается рано, и я не успеваю обернуться туда и обратно. Перед субботой прекращается любая трудовая деятельность в этом государстве. Иногда это продолжается 2–3 дня – праздники соединяются с субботой. Есть праздники нерелигиозного характера или полупраздни-ки, тогда автобусы ходят.

Поселок расположен крайне неудобно, за «зеленой чертой» [306] , на оккупированной территории, и добраться до него сложно, а я делаюсь старше и старше.

Мои три двоюродные бабушки (родные сестры между собой) в 1933 году во время всеобщей паспортизации выбрали себе три разные национальности: старшая Полина, жившая в Одессе, записалась еврейкой, средняя Татьяна, жившая также в Одессе, записалась украинкой, а младшая Мария, жившая в пригороде Москвы, записалась русской. Так за тридцать лет до знаменитой речи Мартина Лютера Кинга (1963 год) они пришли к тому же выводу, что и он: человека надо принимать за «содержание его характера», а не за внешность.

Я родилась в 1936 году, и у меня во всех документах было написано: еврейка. Я никогда не могла понять почему. По «содержанию своего характера» я не была еврейкой и таковой себя никогда не чувствовала.

Я уехала из СССР потому, что во всех документах я должна была писать «еврейка», уехала потому, что никогда ни на что, даже на самое необходимое, не хватало денег; уехала потому, что очень хотела высунуть голову за железный занавес и посмотреть, что за ним делается.

В Америке еврей – религия. При заполнении анкеты на выезд в Израиль я должна была ответить на вопросы, к какой синагоге принадлежу. А ни к какой. Ни к какой синагоге не принадлежу, и все.

К какой сионистской организации принадлежу. Не сионист я, не сионист, и все тут. Знание иврита – 0,00000.

Разрешение на въезд в Израиль я получила потому, что в метрике, выданной Бауманским районом Москвы в 1936 году, написано, что мать моя – еврейка. В синагогу она тоже не ходила, сионисткой не была, и в этом ее даже не обвиняли. Ни идиша, ни иврита она не знала.

То, что я еду в Израиль только потому, что там живет мой единственный сын, никого не интересовало.

И вот я в Израиле. Я – американская гражданка и постоянный житель Государства Израиль. Мой родной язык – русский. Это мой родной и великий русский язык.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});