Алексей Аджубей - Те десять лет

Шелепин сник. И тут ему был нанесен следующий удар. Как-то Брежнев предложил подвезти Александра Николаевича до дома. Садился тот в автомобиль в качестве все еще грозного главы Комитета партийно-государственного контроля, а вышел у своего подъезда в должности куда менее значительной — Председателя ВЦСПС. Заодно прихлопнули и Комитет партгосконтроля. Заметьте, организация с сильными контрольными функциями беспокоила и Сталина, который ликвидировал ЦКК РКП.

Несколько лет Шелепин возглавлял Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов, вроде бы пришел в себя. И тут наступила развязка.

Предстояла поездка Председателя ВЦСПС в Великобританию. Английская пресса, предваряя визит Шелепина, начала травить его как человека, повинного в массовых сталинских репрессиях. В Англии хорошо было известно, что Председателем КГБ Шелепин стал уже после XX съезда, что никакого отношения к тем репрессиям он не имеет. Выступая на XXII съезде партии в октябре 1962 года, Шелепин как раз разоблачал страшные методы своих предшественников, приводил факты ежовско-бериевского произвола. И тут вдруг такая странная подмена в осведомленных английских газетах. Шелепин просил отменить визит. Но было сказано — «надо». Пришлось ехать. В Англии разразился скандал. Это был конец. Шелепина изгнали из Политбюро ЦК. На пенсию он уходил с поста заместителя председателя Комитета по профессионально-техническому образованию.

Комсомольских друзей Шелепина, тех, кого подозревали в близости к «Шурику», разослали кого куда. Среди опальных было немало моих знакомых, вовсе не причастных к деятельности самого Шелепина, — их наказывали для острастки. В высоких кругах возрадовались низложению Шелепина. Так и говорили: «Не хватало нам этого комсомольского диктатора».

Оставлю в стороне личную обиду на Шелепина — в тех «играх» товарищества не существует. Но вот прочитал обвинение в его адрес, что он сталинист. В мою пору Шелепин был жестким, требовательным человеком, но сталинистом?.. До войны он учился в знаменитом Институте философии и литературы (ИФЛИ). В нем кипело нетерпение, жажда власти. А тут такой подходящий случай — пройти вперед за спиной Брежнева. Так это мне видится…

Меня часто спрашивают: почему Хрущев был отправлен в отставку именно осенью 1964 года?

Многое сошлось на октябре 1964 года.

В 1963 году тяжелый инсульт полностью и бесповоротно вывел из рабочего состояния члена Президиума и секретаря ЦК Фрола Романовича Козлова. Именно Козлов во время визита в США на открытие советской выставки прозондировал возможность встречи Эйзенхауэра и Хрущева и подготовил приглашение Никиты Сергеевича в США.

В нашем партийном руководстве по традиции не избирается второй секретарь. Однако «де-факто» обязанности «второго» кто-то выполняет. Некоторое время после XX съезда в этом качестве выступали по очереди все секретари ЦК, но потом от этой практики отказались. «Вторыми» при Хрущеве стали как раз Козлов и Брежнев. Мягко говоря, эти люди не любили друг друга. Как знать, не поэтому ли держал Хрущев рядом с собой именно их…

И вот Брежнев из-за болезни Козлова остался один по правую руку Хрущева. Чего желать больше? Однако Брежнев чувствовал, что долго он в таком качестве не удержится. Вот-вот возникнет конкурент, к которому Хрущев мог отнестись с большим уважением. Предполагаю, что такими людьми могли стать Геннадий Иванович Воронов, член Президиума ЦК, образованный, опытный, энергичный человек, руководивший правительством Российской Федерации, и Александр Николаевич Шелепин, ведавший в партии и правительстве вопросами партийно-государственного контроля.

После 1964 года и тот и другой не сработались с Брежневым. Отставку Воронова Хрущев прокомментировал: «Воронов, сильный руководитель, принципиальный и смелый человек, не стал смотреть в рот Брежневу, не желал с ним сойтись». О Шелепине Хрущев не высказывался.

Брежнев совсем не был так прост, добродушен, как представлялось и кое-кому представляется сегодня. Как говорится: мягко стелет — жестко спать. Он мог принять неугодного ему человека, расцеловаться с ним, если нужно, смахнуть набежавшую слезу, усадить в кресло, напоить чаем или кофе, поинтересоваться здоровьем семьи, наобещать с три короба. Проситель уходил из кабинета Генерального приободренным, а спустя малое время понимал, что все это — игра.

Так, например, вел себя Брежнев, принимая как Председатель Президиума Верховного Совета СССР советского посла в Кении Дмитрия Петровича Горюнова, бывшего главного редактора «Комсомольской правды» (они были хорошо знакомы), сообщив, что имеет в виду возвращение его к более активной государственной деятельности. Управляющий делами ЦК партии Г. Т. Григорян, пришедший на этот пост по рекомендации Шелепина, был отправлен в торгпредство в ФРГ. Оба они много лет не могли выбраться из заграничного далека.

Я спросил как-то Хрущева: только ли его стараниями возник Брежнев на московском горизонте? Хрущев ответил, что Брежнева приметили в Москве давно, а после войны Молотов даже просил откомандировать его в Министерство иностранных дел на должность своего первого зама. На XIX съезде Брежнев был избран в состав большого Президиума ЦК. До Москвы за плечами у него — годы работы первым секретарем в некоторых обкомах партии, ЦК Молдавии, Казахстана.

В то время, когда я общался с Брежневым как Председателем Президиума Верховного Совета СССР, готовил его речи, получал указания, будучи главным редактором газеты «Известия», этот человек располагал к себе живостью, простотой в общении, доступностью.

Кроме того, Брежнев всегда был подтянут, любил хорошо одеваться, не чурался моды, что выдавало в нем человека современного. Редко я видел его хмурым. Он излучал оптимизм.

Появляясь на приемах, Брежнев не спешил к главному столу, обходил зал, здоровался, шутил с сослуживцами, подбивал актеров и литераторов на новый анекдот, словом — душа-человек. Эти качества снискали ему популярность. Находясь близ Хрущева, подчеркнуто выражал полное единодушие с мнением Никиты Сергеевича, да и на фотографиях тех лет Хрущев и Брежнев почти всегда рядом.

Пожалуй, только в самые последние годы Хрущева начала раздражать жизнерадостная легковесность Брежнева, в особенности его любовь к приемам, организации торжеств, к шумихе и парадности. Редко Хрущев выражал свое недовольство кем-либо из близкого окружения даже в присутствии своих помощников. В этом смысле он был очень щепетилен. А вот о Брежневе, не сдержавшись, мог иногда сказать: «Ну просто танцор…» Аппаратчики видели в Брежневе своего, чувствовали, что он готов переложить ответственность на чужие плечи, чтобы легче жилось.