Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский
— Значит, ловлю на слове, — поспешил подытожить Свирид Иванович.
После этого он еще несколько раз звонил по телефону и, так сказать, докладывал столичной знаменитости о ходе строительства Дворца культуры, а за неделю до Нового года уже официально, как председатель колхоза, сообщил, что афиши висят и во всем районе даже зайцы и дикие утки знают, что на новогоднем открытии Дворца будет выступать народный артист.
Сцену привели в порядок еще накануне. Позади свежей краской поблескивало огромное полотнище, на котором учитель местной школы Яковенко нарисовал почему-то античный пейзаж с обломками дорических колонн, а перед самой ямой для оркестра громоздились перевязанные красными лентами сосновые ветки. На классическом фоне античного ландшафта темный костюм и начищенные туфли артиста выглядели несколько странно. Однако стилевое несовпадение между оформлением сцены и одеждой человека, стоящего на ней, придавало общему впечатлению некие черты таинственной загадочности, делая его еще более торжественным.
Перед тем как ехать, пришлось немало передумать. Можно было сыграть сцену из какой-нибудь пьесы, но для этого пришлось бы пригласить еще несколько актеров, а они заняты на городских новогодних вечерах. Прочесть какой-нибудь монолог? Но не маловато ли для вечера, которого зрители так ожидают? К тому же хотелось выступить с чем-то современным. Однако в современных пьесах авторы почему-то избегают монологов, полагая, что короткие реплики вроде бы оживляют диалоги и, как утверждают специалисты, делают их более соответствующими требованиям нашего динамического времени…
Решил, что лучше всего подобрать какой-нибудь острый и интересный рассказ на актуальную тему, — ну, скажем, посвященный проблеме отцов и детей. В последние годы молодежь, приходящая из театрального института, заявляет о себе все настойчивее и громче, и он не сомневался, что то же самое происходит во всех слоях общества, а потому, пожалуй, интересует всех. Подходящий рассказ удалось найти. Он назывался «Суд в Млинах». Речь в нем шла о драматическом, хотя, возможно, и не очень характерном, происшествии: старая пенсионерка, бывшая учительница, Анастасия Васильевна Хорунжая судилась со своим единственным сыном, который требовал, чтобы мама отдала ему две большие комнаты, а сама перебралась в третью, маленькую, потому что у него, дескать, семья, а старуха живет одна. И сын, работник какой-то городской базы гастронома, и его жена, секретарь в строительной конторе, вели себя на суде возмутительно. Позорным был не только сам факт подобного иска к старой матери, но и их реплики и выкрики во время заседания суда, Судью вначале удивляло поведение матери: ведь молодых все же трое, а она в двух больших комнатах одна, почему бы и не поступиться? Но вскоре стало ясно, что старая учительница с охотой потеснилась бы, однако ее возмущает жадность и ненасытность наглой невестки, которая деспотично прибрала к рукам всю полноту власти в молодой семье, а сына превратила бог знает во что. Поэтому дело фактически повернулось так, что речь шла уже, собственно, не столько о квартире, сколько о возмутительном отношении к старой матери, и во время самого процесса в суде оно обрело чисто моральный характер.
Рассказ был не из блестящих — проблема взаимоотношения двух поколений ставилась слишком резко и решалась весьма прямолинейно. И хотя старый актер понимал это, он все-таки остановился на нем, живо представляя себя на месте старой матери, на которую наседают недавние студенты, пробивая себе, как ему казалось, локтями дорогу к главным ролям.
Когда хорошенькая десятиклассница, выполнявшая роль конферансье, взяла в руки микрофон и звонко объявила о выступлении столичного актера, зал так и взорвался аплодисментами. Свирид Иванович, стоя за кулисами рядом со своим знаменитым гостем, слегка подтолкнул его локтем и шепотом произнес:
— Ну, с богом!
Актер с достоинством вышел на сцену, уважительно поклонился своей холеной головой, мило улыбнулся и объяснил, почему он не может в этот торжественный новогодний вечер выступить перед уважаемыми зрителями в одной из своих ста четырнадцати ролей, которые переиграл на сцене академического театра в течение сорока творческих лет. Говоря, он привычно прислушивался к тому, как звучит его хорошо поставленный баритон в новом помещении, а закончив предисловие, решил, что читать рассказ нужно все-таки немного громче, поскольку акустика в новом Дворце не такая уж хорошая и до задних рядов некоторые слова могут не дойти.
В зале царила тишина. Передние ряды заняли старшеклассники местной десятилетки — аккуратно причесанные девушки с бантами на головах и парни в свитерах и блестящих куртках. Сзади сидели старшие, тоже одетые по-праздничному, а у боковых дверей живописной стайкой теснились пять девушек в беленьких фартучках — те, что должны были прислуживать за праздничным столом, накрытым в честь знаменитого гостя в одной из боковых комнат Дворца. Все слушали, боясь пропустить хоть одно слово. Актер это чувствовал, и голос его звучал проникновенно и четко.
Когда он дошел до того места, где старая Анастасия Васильевна Хорунжая объясняет судье, почему она не хочет отдать сыну свои две комнаты и перейти в одну, из задних рядов послышался возмущенный бас:
— Вот и брехня!
От неожиданности актер с испугом глянул в зал и на миг запнулся. Но свет бил ему прямо в глаза, и того, кто выкрикнул, в темной пропасти зала не было видно. Профессиональная выдержка, однако, победила, и хорошо поставленный баритон повел дальше.
Невестка бросала Анастасии Васильевне Хорунжей нетерпеливые реплики, и судья угрожал, что, ежели она не замолчит, ее выведут из помещения суда. На какое-то время молодая женщина замолкала, но тогда в неправый бой с позорной рьяностью бросался сын Микола, а мама с болью стыдила его, и судья уже почти не скрывал, что он на ее стороне.
— Ну, говорю же, чистая брехня! — снова крикнул бас из задних рядов, еще раз предоставляя актеру возможность удостовериться, что акустика в новом зале колхозного Дворца просто чудесная.
На сцене наступила тишина, а зрители зашикали на нетерпеливого крикуна. Но он не унимался и басовито настаивал на своем:
— Брехня — и только! И фамилия Настина не Хорунжая, а Хворостяная, и сына зовут не Микола, а Иван, и не за хату они судились, а за деньги!
— Кто это там скандалит? — вышел из-за кулис и грозно спросил Свирид Иванович.
— Ну вот, уже и «скандалит», — отозвался снова басовитый зритель. — Только голос подай, так уже и в хулиганы попадешь!
В зале послышался сдержанный смех. Актер стоял и беспомощно смотрел на председателя колхоза.
Свирид Иванович вышел на сцену.
— Товарищи! Да что же это такое? — возмутился он. — К нам гость уважаемый приехал, искусство свое привез, а мы… —
