Мост к людям - Савва Евсеевич Голованивский
Где-то на середине зала с места вскочила упитанная молодица в сером платье с красивым запылавшим лицом и, обращаясь к мужу, который сидел рядом и блаженно улыбался, процедила сквозь зубы:
— А мне сказал, что правление мотоциклом премировало… Ну хорошо, возвратимся домой, я с тобой поговорю…
И под насмешливые выкрики выбежала из зала.
— Что, Иван, испугался? — хихикнул дед в сторону молодого человека, которого в темноте не видел, но знал, что тот сидит рядом с пустым стулом, и добавил: — Ничего, не печалься, пока молоды, рядно помирит…
В зале поднялось бог знает что — помещение сотрясалось от хохота и аплодисментов. Дед еще что-то говорил, он аж перегибался через рампу в надежде, что так его лучше услышат, но в конце концов безнадежно махнул рукой и поковылял со сцены вниз.
…Некоторое время спустя, сидя на почетном месте за праздничным столом, знаменитый актер делал вид, что внимательно слушает торжественные тосты, а на самом деле думал о том, что очередную роль в новой пьесе все-таки лучше отдать кому-нибудь из молодых. Потому что у самого уже и внешность не та, и темперамента, очевидно, не хватает, и вообще всем этим театральным юнцам он годился в отцы. А отец или мать чего только не сделают, чтобы угодить своему ребенку!.. Чего только не сделают!
1972
Перевод К. Григорьева.
ГОРДЫЕ ПАССАЖИРЫ
Мы выглядели, должно быть, очень забавно. Сашко тащил на себе весь свой домашний скарб, состоящий из фанерного чемодана, набитого посудой, громадного узла с учебниками и картонной коробки, из которой торчали ножки от примуса и всякие хозяйственные принадлежности. Чемодан был типично студенческий: ручка отсутствовала, замок едва держался, каждую секунду грозя открыться. Это тяжелое самодельное сооружение приходилось нести на плече да еще поддерживать головой, чтобы вещи не высыпались из фанерного нутра. Высокий белобрысый Сашко вынужден был шагать как-то бочком — легко представить, как саднил затылок и как проклинал он все на свете.
Не легче было и мне. Правда, подушки и одеяла, доставшиеся на мою долю, это не чемодан с посудой и не тюк с книгами. Но объем моей ноши сводил на нет все преимущества ее удельного веса; ноша хоть и была легкая, но до того громоздкая, что сопоставление этих двух величин давало полное представление о принципе обратных пропорций.
Село, где мы втроем отдыхали, лежало на Днепре, километрах в четырех ниже пристани. Конечно, нам с нашей поклажей резоннее было нанять подводу, а не продираться сквозь кустарники с таким грузом на плечах, но дело в том, что денег в нашей кассе оставалось ровно столько, сколько стоили три бесплацкартных билета плюс полтора рубля наличными — на такси от Киевского речного вокзала до Куреневки, где жили Сашко и его молодая супруга Оксана.
Дачные пожитки приходилось тащить на себе. Справедливости ради следует, однако, отметить, что Оксана заранее предупреждала: если мы не выберемся в Киев своевременно, денег на дорогу не хватит. Ей легко было предупреждать: наша юная дама ничего не смыслила в рыбной ловле и совершенно не разбиралась в неизъяснимой прелести предосеннего клева в излучинах Днепра!..
Стоял конец августа, но солнце здорово припекало. Хорошо еще, что Оксана догадалась прихватить на дорогу чайник с холодной водой, приблизительно через каждые пятьсот метров она поила нас по очереди и озабоченно восклицала:
— Батюшки мои! Пока дойдем, вы начисто испаритесь!
При этом розовые ее губки трогала едва заметная ухмылка, и трудно было понять, чего в ней больше, нежного сочувствия или ехидного злорадства.
До пристани оставалось добрых полкилометра, когда позади послышался басовитый гудок. Не хватало только опоздать на пароход и сутки проторчать на пристани! Мы с Сашком многозначительно переглянулись, Оксана ускорила шаг. Мы последовали ее примеру и чуть ли не бегом помчались за ней.
Я видел, как воспалился багровый затылок Сашка, того и гляди брызнет кровь: фанерный чемодан, видно, сильно натер шею. Впрочем, у нас не было времени считать свои раны, Оксана все время набирала скорость и делала это настолько ловко, что мы без особых усилий перешли на аллюр. Один только раз она остановилась и подняла вверх чайник, еще раз демонстрируя чуткость своего нежного сердца. Но от воды пришлось отказаться, пароход уже пыхтел впереди, и наше благополучие всецело зависело от готовности нести свой крест до конца. Мы поспели на пристань, когда ржавая посудина швартовалась. При других обстоятельствах это послужило бы поводом для острот о преимуществе человеческого упорства перед мощью парового котла. Но у нас уже не было ни сил, ни времени для состязания в остротах. Чтобы снять с себя чемодан, Сашку пришлось рухнуть прямо на песок. В чемодане что-то жалобно звякнуло, но, к счастью, Оксана в это время брала билеты метрах в двадцати от места катастрофы и ничего не слышала. Минуту спустя она подбежала, схватила чемодан и узел с книгами и, держа билеты в зубах, помчалась к трапу. Я поволок свои пожитки; измученный, обессиленный Сашко плелся сзади.
— Вот так кавалеры! — послышался чей-то насмешливый голос. — Женщина надрывается, а им хоть бы что…
Я поднял голову и увидел говорившего. Это была рыжая коренастая девушка лет восемнадцати. Она перегнулась через поручни верхней палубы и осуждающе смотрела на нас. На ее усеянном густыми веснушками лице светилась презрительная улыбка.
Я вспыхнул, но сдержался. Просто не было сил ответить. Но ее вопиющая несправедливость меня возмутила.
Наконец пароход отчалил. Вопреки комичности наших приключений мы все-таки ехали! Машина тяжело ухала, в ее нутре что-то ритмично хрипело и захлебывалось. По жирным деталям скатывались тяжелые капли.
— Ну как? — спросил Сашко и дружески хлопнул меня по спине своей здоровенной пятернею.
— Вот это да-а! — протянул я, вытирая платком
