Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

Мы, пять человек, по приказу командира взвода поползли со связками гранат наперерез врагу. Сидоров и я — впереди, позади нас — сержанты Захаров и Акимов, красноармеец Сергеев.

В эти минуты я ни о чем не думал. Было одно желание — не пустить немцев ближе к Ленинграду. Сидоров первым бросил связку гранат под гусеницы головного танка. Взрывная волна прижала меня к земле. В ту же минуту из облака дыма показалась вторая серая громада, которую мы забросали гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Третий танк скрылся.

Если бой утихал в одном месте, то тут же разгорался в другом. Стрелки-пехотинцы, не выпуская из рук оружия, ели на ходу, но никто не жаловался, что нет больше сил продолжать бой. Командир батальона майор Чистяков был вместе с нами в траншее. Он показал рукой на ползущих фашистов:

— Перестали бегать во весь рост! В атаку шагают на пузе. — Майор посмотрел на нас: — Мы прижали немцев к земле! Не дадим же им встать, а на четвереньках они далеко не уйдут.

Майор Чистяков смотрел на ползущих по полю немцев с недоброй, злой усмешкой. На его лице, покрытом целой россыпью веснушек, играли скулы. В бою майор был решительным. Он не боялся взглянуть смерти прямо в глаза.

Мы любили нашего комбата и всячески оберегали от вражеской пули.

Но к исходу дня вражеским танкам удалось форсировать Нарву. На бортах танков были автоматчики. На нашем берегу создалась критическая обстановка. Танки и автоматчики вели губительный огонь. В этот решающий момент к нам на помощь пришла авиация. На наших глазах в течение нескольких минут было уничтожено более пятнадцати танков. Остальные стали поспешно отступать.

С седьмого на восьмое августа во второй половине ночи фашистская авиация сбросила на лес тысячи зажигательных бомб. За несколько минут лес превратился в бушующее море огня.

Чтобы помешать нам тушить пожар, артиллерия врага открыла беспорядочную стрельбу, снаряды рвались в лесу в разных направлениях.

Преграждая путь огню, бойцы и командиры батальона рыли на северном склоне оврага новую траншею. Наши неразлучные друзья — минеры взрывали противотанковые мины: взрывной волной тушили огонь пожара.

На следующий день гитлеровцы не возобновляли атак.

Командир роты Круглов составил сводку о наших потерях. Список был длинный, каждая фамилия была знакомой и дорогой.

Ротный медленно поднялся, лицо его посерело и осунулось, глаза провалились, на висках засеребрились пряди волос.

— Отнесите в штаб батальона, — подавая список связному, сказал он. И когда связной выходил из землянки, добавил: — Не забудьте почту принести!

…Во второй половине ночи с восьмого на девятое августа политрук Васильев и я возвратились из штаба батальона. Многие товарищи спали. Сидя на патронном ящике, Круглов при свете свечи читал письмо. Листок, лежавший на его коленях, был исписан неровным детским почерком. Круглов молча протянул листок Васильеву. Политрук взял его и вслух прочитал:

— «Милый мой папочка! Где ты теперь? Что с тобой? Я не знаю, ночью просыпаюсь, вспоминаю тебя и плачу. Мама тоже плачет, она скрывает от меня свои слезы, но я их вижу. Папочка, я храню твое первое письмо, которое ты нам прислал с фронта. Папочка, кончай скорее войну и приезжай к нам. Как мне хочется быть вместе с тобой. Целую крепко, крепко. Твой сын Толя».

Письмо это тронуло мое сердце. Свое волнение я и не пытался скрыть.

Круглов, не стесняясь, поцеловал письмо жены и сына и, аккуратно сложив, спрятал в карман гимнастерки. Некоторое время он сидел, глубоко задумавшись, глаза его с тоской смотрели в сторону Ленинграда.

Политрук спросил:

— Что пишет жена? Как она без тебя живет?

— Очень волнуется за нас…

— Да, тяжело. И моя волнуется. И не знаешь, как успокоить.

Васильев подал Круглову приказ комбата. Командир роты несколько раз перечитал приказ. Потом он недоверчиво посмотрел в лицо политруку:

— Это правда?

— Да…

— Значит, отступаем?

— Немцы овладели Кингисеппом, нас могут окружить.

Круглов порывисто встал, подошел к пулемету. Среди отдельных винтовочных выстрелов резко выделилась длинная очередь. Она как бы передавала ярость, кипевшую в груди человека, который не щадя жизни отстаивал здесь каждый метр родной земли.

Но приказ остается приказом.

Мы покинули рубежи на реке Нарве, обагренные кровью наших товарищей.

Солдатский разговор

Ночью наш полк форсированным маршем подошел к реке Луге и на рассвете переправился на восточный берег в районе Александровской Горки, прикрыв шоссейную дорогу Кингисепп — Крикково.

После восьмидневного боя и утомительного ночного перехода многие бойцы, как только добирались до траншеи, падали на землю, еще покрытую росой, и сразу же засыпали.

Мы с Сидоровым сидели на краю канавы, недалеко от шоссейной дороги. Рядом с нами, возле старой березы, прислонясь плечом к шершавому стволу, стоял Романов. Лицо Петра, густо обросшее бородой, было злым. Ночью он у связистов, настраивавших рацию, слышал радиопередачи немцев. Немецкое радио сообщало: «До Москвы остался трехдневный марш, а до Ленинграда меньше того. Сегодня наши войска взяли город Кингисепп, вступили в предместья Ленинграда». Романов, прищурив глаза, смотрел в сторону города Нарвы, где всю ночь не утихал бой.

Ершов и Гриша Стрельцов, устанавливая станковый пулемет на открытой позиции вблизи дороги, тоже настороженно посматривали на ту сторону реки Луги, откуда мы ждали подхода противника.

— Вот ты, Гриша, говоришь, что старая дружба забывается, — проговорил Ершов.

— А что, разве это не так? — ответил Стрельцов, втыкая в землю ветки ольшаника для маскировки пулемета с воздуха.

— Нет, еще раз нет, Гриша! — решительно заявил старый пулеметчик, проверяя набитые ленты в коробках. — Старая дружба не умирает…

О дружбе Василий Дмитриевич говорил с увлечением, с жаром, как о самом возвышенном человеческом чувстве. Глаза его загорались в этот момент светлой радостью, он буквально перевоплощался.

— Дядя Вася, — послышался голос Акимова. — Вы когда-нибудь плакали? спросил он.

— Плакал, Сеня, да еще как плакал. Это случилось в двадцатом году, когда беляки убили моего фронтового друга.

Ершов умолк, остальные бойцы взялись за кисеты.

Мимо нас, лязгая гусеницами, проходили тягачи, тащившие длинноствольные пушки. С глухим рокотом, выбрасывая облака синего дыма, шли одна за другой машины, груженные ящиками и бочками. Почти без шума проносились легковые автомобили. В кузовах, на прицепах, на орудийных лафетах, даже на стволах пушек сидели артиллеристы. Лица у всех были хмурые, одежда испачкана маслом и покрыта дорожной пылью. Это наши артиллеристы отходили из Кингисеппа на новые позиции.